— Название этого договора звучит лучше всего по-латыни. Вы знаете латынь?
— Нет, ваше святейшество. Знаю лишь наизусть Peccavi[8].
И д'Артаньян вновь опустился на колени перед Урбаном VIII, лепеча дрожащими губами смутные звуки. Миледи — бледная, в мерцающем ореоле, кровавая, ледяная, полная ненависти, без головы — промчалась перед его взором.
— Дитя мое, ваши грехи могут быть лишь грехами солдата. Солдаты и люди, посвятившие себя искусству, имеют право на отпущение грехов.
Д'Артаньян потупил голову. Лишь мужчины умеют плакать.
— Вы ни разу не поверяли свой грех исповеднику?
— Его преосвященство отпустил мне грех четырнадцать лет назад.
Папа не мог сдержать гримасы:
— Этот влезет повсюду!
Но профессиональный навык возобладал, и Урбан VIII, совершив мысленный прыжок, перешел прямо к сути и громко произнес:
— Преступление?
— Да,
— Месть?
— Да.
— В одиночку?
— Нас было пятеро.
— Женщина?
Не смея ни слова сказать вслух, д'Артаньян кивнул.
— Шпага? Пистолет? Что еще?.. Урбан VIII провел рукой по своей шее.
— Топор? Вот оно как. Бедное существо… Отвратительное существо, не так ли? Топор подходит более всего. Одинединственный удар? Выходит, знаток дела, палач. Я полагаю, это понравилось Ришелье. А туловище? Погребли?
— Спустили по реке…
Д'Артаньян говорил с большим трудом. Пот крупными каплями катился со лба.
— Полагаю, эта женщина заслужила свою участь. Выходит, это не преступление, а мера защиты, однако событие омрачает ваши ночи. Я освобожу вас от терзаний.
Папа сотворил крестное знамение над головой мушкетера и произнес несколько слов по-латыни.
— Недурная молитва. Я горжусь тем, что сам ее составил. Поднимитесь.
— Да благословит вас небо, ваше святейшество, за то, что сочли меня достойным вашего поручения.
— Вы известны в Европе, господин д'Артаньян, особенно после вашего путешествия в Англию в 1625 году. Я велел, чтоб мне сообщили подробности. Это произошло на второй год моего понтификата, однако в памяти все сохранилось.
Д'Артаньян покраснел.
— От меня ускользнули лишь две-три детали. Поясните, пожалуйста. В этой гостинице, в Амьене, слуга, которого звали Гримальди…
— Гримо, ваше святейшество.
— Раскроили ему череп рукоятью вил или же граблями?
— К сожалению, вилами.
— А граф де Вард, был он пронзен трижды или четырежды вашей шпагой?
— Четырежды, ваше святейшество.
— Живой человек, пригвожденный к земле подобно кукле! Сколько ему было? Сорок два? Теперь этого уже не узнаешь. Объясните мне, почему эти четыре удара шпагой не тревожат вашу совесть. Я напишу на эту теме соответствующее двустишие.
