Зато Мари любила посещать картинные галереи. И если д'Артаньян был слаб по части святых угодников, то он великолепно комментировал батальные сцены.
— Господин д'Артаньян, объясните мне, отчего они так лихо рубят друг другу головы и почему оттуда хлещет кровь, словно из пожарной трубы?
— Потому что у художника было в запасе много киновари, мадмуазель.
— Скажите, шевалье, отчего это генералы так величественно вышагивают по полю боя, хотя в двух шагах люди убивают друг друга?
— Потому что они не удостаивают художника своим вниманием. Остановись они на мгновение, им пришлось бы туго.
— Д'Артаньян, будьте другом, научите меня, пожалуйста, стрелять из мушкета, у вас это так замечательно получается.
— Нельзя. Почернеют пальчики. Зато я научу вас стрелять из пистолета.
— Что надо сделать, чтоб попасть в цель?
— Точно прицелиться и нажать на курок.
— Вы наш морской спаситель, вы должны ответить мне вот на какой вопрос: как это получается, что война, такая жестокая на поле битвы, выглядит такой славной и аккуратненькой на картинах?
— Чтоб придать мужества непосвященным, Мари.
В послеобеденное время наступал черед Жюли дю Колино дю Валь.
— Сударь, расскажите мне о побоищах!
— Мадмуазель, я, право, не знаю…
— Как, вы не видели? Вы такой рассеянный!
— Господин д'Артаньян, мне скучно, когда я читаю святого Августина. По-видимому, это был слишком утонченный человек…
— Не знаю, мадмуазель.
— Но все же святой Авг…
— Я думаю, он сродни турку, который хотел вас похитить.
— О, этот ужасный мавр… Что скажете вы о смерти, как вы ощущаете ее в глубинах своего естества?
— Ее там нету.
— И это все?
Вечером у Роже де Бюсси-Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном:
— У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один — чтоб его спасти, и другой — чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло.
После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели.
Д'Артаньян подбодрил его:
— Подумайте о вашем полке.
— Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.
Он вздохнул.
— Там, в Бастилии, не очень-то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела.
И нежная улыбка скользнула по его губам.
— Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда?
