Горовой, стиснув зубы, остановился у края дороги.
— Где бродили, Глоба? — накинулся он на бойца.
— Отстал, товарищ лейтенант… Не услышал…
Командир смотрел на него с ненавистью.
— Не слыхали! Оглохли! — Горовой грубо выругался. — Враг уже Днепр переходит, а вы все не слышите!.. А тут… отвечай за вас…
— Товарищ лейтенант… — Глоба хотел объяснить.
— Шире шаг! Догоняй!
Глоба прибавил шагу. Ему было тяжко и больно. Он не привык, чтобы с ним так обращались. Его, седеющего инженера, как будто высекли. Хотелось повернуться к этому беспощадному юноше, объяснить ему, как это случилось.
Однако Глоба знал устав и ничего не сказал. А слова лейтенанта врезались ему в сердце.
Временами он старался по-своему оправдать резкость молодого командира. Ведь то были дни такого высокого напряжения! Трудно подчас было владеть собой. И ничего необычного не было в том, что этот юноша с воспаленными, красными глазами так жестоко пробрал одного из своих подчиненных. Знал ли молодой командир, что этот пожилой, тихий боец еще три месяца назад обучал в институте сотни таких же, как лейтенант, зеленых ребят? Но в конце концов что было Горовому до того, чем занимался Глоба до войны: был ли он уважаемым инженером, или хлеборобом, выдающимся или малозаметным человеком? Лейтенант знал только Глобу — бойца своей четвертой роты, за поведение которого он отвечает.
Через несколько дней Горовому доложили, что боец Глоба сильно обгорел. Лейтенант помрачнел:
— Как же он?
Рассказали, что на окоп Глобы шла вражеская танкетка. Боец выхватил из ниши бутылку с горючей смесью, поднял над головой, чтобы швырнуть, и в этот момент о нее звякнула пуля. Клубы пламени окутали Глобу, ворвались а окоп. Можно было ждать, что боец выскочит из окопа — а это было бы верной гибелью. Но он не выбросился на поверхность под вражеские пулеметы. Стоял в тесном окопе, по грудь в огне. Протянул руку, выхватил из ниши другую бутылку.
— И что? — глаза лейтенанта вспыхнули.
— Попал!
— Чудесно, — облегченно вздохнул Горовой; он теперь даже пожалел, что накануне обошелся так строго с этим бойцом.
Вечером лейтенант в числе других потерь списал и Глобу, не надеясь уже больше встретиться с ним.
III
В институте Горовой не сразу решился подойти к слепому доценту. Встречаясь с ним в коридоре или на лекции, офицер всякий раз чувствовал себя неловко. Почему-то Горовой до сих пор помнил горький случай на марше.
Но одновременно он и гордился тем, что командовал когда-то такими людьми. Кто были они, те десятки его бойцов, молодых и пожилых, которые молча рыли окопы на рубежах сорок первого года, которые по одному слову его команды поднимались в атаку, готовые на смерть? Может быть, там были прославленные трактористы и шахтеры, поэты и инженеры, как этот уже седой теперь кандидат технических наук, что стоит сейчас за кафедрой и напамять диктует слушателям десятки сложнейших формул? Может быть… Но тогда Горовой не мог хорошо приглядеться к каждому из них. Это была стрелковая рота первой линии, и люди в ней задерживались недолго. И пусть простят ему недостаточное внимание живые и павшие!
