Империя пережила Лагранжа только на год. Дважды за это время пробовал Наполеон остановить наступающий поток и дважды терпел неудачу.
Франция устала от крови, от напрасных обещаний, от зрелища, когда-то волнующего, а ныне лишь утомительного.
Парижане вздохнули чуть ли не с облегчением, когда их покинул Наполеон и в город вошли русские, австрийские и прусские войска. Вновь открылись магазины, их заполнили иностранные офицеры; в кафе пили пунш русские; на Елисейских полях разбили барачный лагерь казаки. Семнадцать медалей носил на груди генерал Блюхер; столь внушительное свидетельство воинских талантов произвело впечатление на парижан. Они взглянули на новую декорацию и без особых угрызений совести, без особого горя примирились с ней.
Отныне французская земля не таила опасности для Бурбонов. Наполеон отрекся от престола, и Людовик XVIII вернулся во Францию вместе со всем своим семейством. Давным-давно забытых правителей встретили шумными заверениями преданности. Белый цвет, цвет флага Бурбонов, стал любимым цветом Парижа; лилии Бурбонов украшали женщин, и даже на окраинах люди вывешивали из окон грязные простыни.
Когда 3 мая 1814 года Людовик XVIII вошел в Париж, вдоль набережной Орфевр, от Нового Моста до Собора Парижской богоматери, был выстроен полк старой гвардии, чтобы заслонить от глаз короля иностранных солдат.
Пропахшие дымом и порохом гренадеры, для которых Наполеон был героем, полубогом, были вынуждены приветствовать короля, обязанного своею немощью не войне, а старости и наследственности. Иные из них, наморщив лбы, ухитрялись сдвинуть высокий кивер на глаза, чтобы ничего не видеть. Другие свирепо, как тигры, скалились из-под усов. Они взяли на караул с яростью, наполнившей страхом сердца мужчин и женщин, столпившихся за спиной гренадеров, чтобы помахать белыми платками и крикнуть: «Vive le roi! Vive notre pere!»[2]
Прибыв в Тюильри, Людовик XVIII, пораженный богатством и великолепием дворца, причмокнул губами: «Он был хорошим постояльцем, этот Наполеон».
Король воцарился на престоле. Вскоре схлынул поток иностранных солдат, и Людовик XVIII созвал палату депутатов, чтобы отечески пожаловать своим чадам конституцию. Он был облачен в униформу — плод его собственного художественного воображения, — задуманную так, чтобы скрыть телесные изъяны и придать некоторое достоинство его не в меру откормленной фигуре. На нем был синий мундир — нечто среднее между придворным костюмом и сюртуком. Золотые эполеты придавали ему сходство с формой маршала. Атласные панталоны были заправлены в красные бархатные сапоги выше колен. Подагра не позволяла королю носить кожаные сапоги, а он всегда обращал большое внимание на свою обувь. Ему казалось, что в этих сапогах он выглядит так, будто готов в любой момент вскочить на коня и отразить захватчика. На случай, если сапоги покажутся недостаточно внушительными, он был при шпаге.
