К Исидору Андриановичу Бадееву, зубному врачу-надомнику, густо шли пациенты. Они валили косяком. Порой Глаше казалось, что весь город терзается от зубной боли. На пути к двери Глаша осыпала будущего пациента проклятиями, из которых самыми безобидными были: «Чтоб у тебя скулы повылазили!», «Чтоб ты зубами землю грыз!», «Чтоб тебе в десну инфекция попала!»
У Исидора Андриановича лечились командировочные. Забегут, начнут молить:
— Доктор, помогите! Мне завтра на коллегии отчитываться!
— М-да, коллегия вам в зубы смотреть не станет, — острил доктор.
Он не спеша извлекал из стеклянного шкафчика свой пыточный инструментарий, закатывал рукав халата, обнажая волосатую ширококостную руку молотобойца.
Еще лечились у Бадеева обеспеченные старухи в траурных мантильях времен «Торгсина» и таких же прюнелевых туфлях. Старухи даже на врачебном кресле не снимали соломенных шляпок с пришпиленными к ним пыльными букетиками искусственных цветов. Пыльные старухи не доверяли поликлинике. Ведь у тамошних врачей не было такой холеной остроконечной мушкетерской бородки, перстня на левом мизинце и величественных манер.
Со старухами Исидор Андрианович был отменно любезен. Лишь иногда он говорил с легкой укоризной в голосе:
— Так, голубушка, у нас дело не пойдет. Вы сомкнули челюсти. Вы закрыли их, как сейф. Будьте благоразумны, дорогая.
Клиентка трусливо разжимала зубы, и вскоре раздавались ее стоны, тонкий старушечий плач, прерываемый ласковым голосом Бадеева:
— Мужайтесь, дорогая. Не цепляйтесь за свои корни!
Вечерами Глаша выносила на помойку отходы стоматологического производства: удаленные зубы, отслужившие свой век коронки, кусочки гипса, окровавленные тампоны.
— Живодер! — возмущалась дворничиха Хабибулина. — Такой тип с человека шкуру соскребет и папиросу закурит.
— Живодер и есть! — охотно соглашалась Глаша. — Плюну я на ихнее жалованье и ворочусь назад в Тимофеевку.
— Ворочайся, — говорила дворничиха. — Что ты у этого костолома не видела?
— Не нравится мне ихняя квартира. Цельный день он людям скулы наизнанку выворачивает.
— Эсэсовец, — говорила дворничиха.
— Эсэсовец и есть, — подтверждала Глаша. — Весь день в квартире мужики стонут, бабы ревмя ревут. Сердце обрывается. Поверишь, за десять лет никак привыкнуть не могу!
— А ты не привыкай. Зачем на них здоровье кладешь? Пусть его мадам тряпкой помахает.
— Она помахает. Дождись! Нет, не буду я больше жить у них. Не нужно мне ихних подарков. Пойду на фабрику имени Бабурина. Дадут мне белый халат, буду конфеты в цеху заворачивать.
