— Видали, Евфросинья Архиповна, что нам добрые люди подсунуть хотели?! — сказал Федя, передавая ей плоды.
— Аферист! Каторжник! Постеснялся бы своих сивых волос! — закричала Евфросинья Архиповна и бросила помидоры в ноги Гогоберашвили.
Высокие договаривающиеся стороны холодно расстались. Гогоберашвили начал поспешно искать более покладистых покупателей. Несколько деловых встреч не принесли ему желанного успокоения. Базарные перекупщики гордо отворачивались от томатов. Тревога все больше закрадывалась в душу неистового спекулянта.
Скрепя сердце Шалва Константинович поехал к бывшему компаньону Ефиму Гавриловичу Шилобрееву, с которым когда-то разругался из-за дележа прибылей.
Бывшего компаньона он нашел на складе, заваленном мясными тушами, сырами, колбасами и фруктами.
— Ты никак служишь, номерки снимаешь? — несказанно удивился Гогоберашвили.
— Захомутали меня. — пожаловался Шилобреев.
— Работать заставили. Это хорошо, — насмешливо сказал Гогоберашвили. — Кто не работает, тот не ест!
— Что ж тут хорошего? — с надрывом спросил Шилобреев. — Продукция была бы стоящая. А то ведь — тьфу, плюнуть и растереть. Ее не укусишь и на сторону не продашь. Мышь и та ее стороной обходит!
Мясные туши, окорока, колбасы и фрукты, которые отпускал по накладным Шилобреев, были ненастоящие. Мастера витринной бутафории сработали их из гипса, воска и парафина. То были точные слепки, холодные, мертвые копии подлинных продуктов.
— М-да, такой товар вроде и красть незачем, — посочувствовал Гогоберашвили.
— Только душу растравляет, — чуть ли не рыдая, признался Шилобреев. — Так и тянет, так и тянет взять… а не беру. Потому как это не продукт, а — язви его душу! — муляж!
Слово «муляж» было у Ефима Гавриловича синонимом всего дешевого, никчемного, поддельного.
Ефим Гаврилович запер склад и повесил на дверях записку, что отлучился на базу за товаром. Он повез Гогоберашвили к себе на квартиру. Дома никого не было, если не считать сына Шилобреева. Здесь они спокойно продолжили беседу.
— Говоришь, прихомутали тебя к делу? — игриво стукнул по затылку компаньона Гогоберашвили.
— Пристроили дурака!
— Живешь — горя не знаешь, — продолжал издеваться Шалва Константинович.
— Какая это жизнь? Муляж!
— Папа, не ной! — сказал, отрываясь от чертежного стола, худой парнишка в спартаковской майке.
— Сынок мой, Генка, — представил Шилобреев. — Высокосознательный!
— Идейный, — уточнил Гогоберашвили. — Отца поправляет.
Генка повернул к ним свое лицо с глубоко посаженными глазами и подбородком решительного человека и сказал с оттенком презрения:
