— Господи, твоя воля! — воскликнула домработница стоматолога. — Никак Афанасий, тетки Коржихи сын!
— Он самый!
— Вырос-то как!
— Есть немного, — подтвердил свиновод.
Тетя Глаша пустила слезу и не преминула, как полагается в таких случаях, вспомнить, что однажды Афонька, будучи на ее, Глашиных, руках, испортил ей по причине малолетства новое платье из маркизета.
— А ведь платье можно откупить! — смеясь сказал Корж.
— Откупишь, жди! — ответила Глаша. — Небось сам за манафактурой приехал!
— Не совсем за мануфактурой.
— Толкуй! В Тимофеевке манафактуры нет. Это уж я точно знаю!
— Кто вам сказал?
— Люди говорили.
— Да мануфактуры у нас завались!
— Так и завались.
— Ей-богу!
— Врешь все!
— Зачем же мне врать?
— Партейный ты, вот и агитируешь. В колхоз заманываешь!
— Как это заманываю?
— Завлекаешь, значит. Палочки отрабатывать.
— Вы когда, тетя Глаша, из колхоза драпанули?
— Почитай, лет десять будет.
— Отстали вы, тетя. К нам теперь сами в колхоз просятся. Возвращенца берем с разбором.
— Так уж и с разбором?
— Вы знаете, сколько нынче колхозник зарабатывает? В Тимофеевке все же перевернулось.
— Так и перевернулось?
— Не узнаете Тимофеевки!
— Так и не узнаю?
— Вы где здесь работаете?
— У одного живодера, чтоб ему корни повылазили!
— Сколько же он платит вам?
— Триста рублей, чтоб ему челюсти своротило. На праздники хозяйка манафактуру дарит, — сказала Глаша, маниакально блестя глазами, — мадаполам, сжатый ситец по одиннадцать рублей метр, а бывает и эпонж…
— Ну и чудачка вы, Глаша! Что вам за выгода? Наши доярки меньше полутора тысяч не получают.
— Так я тебе и поверила!
— Вы дочку вдовы Солодкой знаете? Она себе «Москвича» купила с заработков на ферме.
— А самолет она не купила?
— Как говорил один мой друг-украинец: «Щоб мене грим убив и блискавка спалила!»
— А Федя Акундин машину не купил ? — тихо спросила Глаша.
Глаза у нее затуманились. Федор Акундин был старой любовью тети Глаши. В свое время он коварно пренебрег ею. С тех пор любовная заноза навек осталась в верном Глашином сердце.
— Сбился с пути Федя, — сказал Корж. — Горб на животе отращивает. Одним словом, дармоед!
— Так и дармоед?
— Лодырь! Ему бы в колхозе работать, а он шабашничает.
— Партейный ты! — повторила Глаша. — Всех в колхоз вербуешь!
— Да я беспартийный, — сказал Корж.
— Все равно в колхоз я не пойду! Мне и у хозяина хорошо, — сказала Глаша и с редкой непоследовательностью добавила: — Чтоб у него в каждом зубе дупло образовалось! Чтоб ему все зубы без наркоза повыдергивали!
