Из вышеприведенных соображений решено было в очередную встречу с Серегой поговорить с ним о России, чтобы он комфортнее чувствовал себя в своей шпионской сети. Кроме того, может быть, откроет Серега им глаза на явления в России, ими не понятые, не замеченные, не оцененные. Ведь сведения их о России отрывочны и неполны.
Серега их несколько остудил, заявив, что он в России был за последние годы не чаще их, а в Африке — так и российские телеканалы далеко не везде имеются. Борис поднял тему «Россия и религия».
— В России так устроено общественное сознание, — начал он в своей обычной радикальной манере, — что если новая власть — атеисты, то и в народе нетрудно найти атеиста, а культурная элита выдвигает настоящих христопродавцев, а если новая власть осенит себя крестным знамением, то и народ осеняет, а уж в культурной элите возникают такие яркие людские типы, что кажется, хоть сейчас волоки их на крест, они только будут просить, чтобы гвоздь был не просто гвоздь, а железнодорожный костыль, да поржавее.
«Все-таки порядочный русофоб этот Борис», — не впервые сказал себе Серега. Баронесса, первой заметив тень на Серегином лице, поспешила сказать ему, чтобы он на наскоки Бориса не обращал внимания, он на все и на всех наскакивает, сказала она, и пусть как-нибудь в другой раз попробует Серега расспросить Бориса о еврейской религиозности — еще и не то услышит.
— Вот только жалко российских евреев, — продолжал Борис, дальнейшее развитие мысли увлекало его больше, чем возможность возразить Баронессе, — ведь и им хочется поучаствовать в этом интеллектуальном пиршестве. Ведь это невозможно вытерпеть, чтобы столь важный процесс в жизни общества происходил без их участия. Но ведь не с лапсердаком же и с пейсами! Не с брюками же, заправленными в носки! Не в качестве побочного нонсенса. Они и маются, бедолаги, ищут пути. И наблюдать за их маетой внимательному зрителю — и забавно и грустно. Столько отчаянных прыжков в холодную воду! Столько живых восторгов и очаровательных ужимок! Очень яркие и запоминающиеся сцены бывают. Женщины, как всегда, при этом выглядят непосредственнее, ну, и заходят дальше.
— Меня недавно поразило наблюдение героя Набокова, — сказал Теодор, еще не отцепивший от себя репейник фразы Бориса о кресте и железнодорожном костыле: «…влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского». Время написания — 1930 год. Из этой фразы, показалось мне, расходятся в разные стороны плавным кругом две жирные линии со стрелками, чтобы в конце концов столкнуться у своего основания.
