Высокий, изможденный Тылтин подошел ко мне. Холодное, суровое лицо.
— А где вы жили? — спросил он, медленно выговаривая каждое слово.
— В Трубниковском переулке.
— Это не в большом доме, шесть?
— Точно, точно, в этом доме, да, да. Вы знаете? Дом четыре-шесть-восемь, около Второвского особняка.
— Может быть, вы знаете соседей с фамилией Восканов, Затонский?
— Конечно, знаю Затонского, начальника военной академии, а командарма Восканова…
— Они работают?
— Они давно арестованы.
— Понятно.
Он закрыл глаза. Выперли и заходили желваки.
— А вы их хорошо знали? — спрашиваю я. Застыло большое лицо комкора.
— Приходилось встречаться по службе.
Повернулся на каблуках и уставился в решетку. Долго смотрел в одну точку, а потом вдруг опять подошел ко мне:
— Может быть, вы знаете судьбу еще каких-либо военачальников?
— Год назад, немножко больше года, кажется, четырнадцатого июня, в газетах объявили о расстреле Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путны…
— Это я знаю — оборвал меня комкор Тылтин. Не спросив больше ничего, он снова повернулся к окну.
Прошли Рафес и Володя Кудинов. Оба они, заложив руки, продолжают прогулку по камере.
Я уже окончательно клюю носом. Глаза слипаются. Протискиваюсь на свое место на нарах. Плывет все вокруг: и лохматенький Кондратьев, и вытянутое желтое лицо остроносенького Сергея Ивановича, и многих других, прижатых друг к другу лиц.
Я обернулся и вижу перед собой председателя правления нашего дома командарма Восканова. Он в белой рубашке. Подпоясан кавказским ремешком. На ногах тонкие шевровые сапоги, перепачканные глиной.
Ну, смотри, — говорит он мне, вскидывая на наш дом твердый подбородок. - Видишь?
Взглянул и вижу отчетливо: прекрасный татлинский дворец, озаренный солнечными лучами, высится рядом с нашими старыми пятиэтажными домишками.
Надо трудиться для них, — прошептал Восканов, указывая на детвору. И вдруг, спохватившись, полез в карман галифе, вытащил портмоне и, достав из него маленькую фотографию, протянул ее мне. Это был он молодым человеком в шинели и высоком шлеме на голове. Я отдал карточку обратно и взглянул на Восканова. Он стоит, словно приросший к земле. На лице застыл ужас, лицо мертвеца: совершенно восковое. Послышался звон колокола в церкви (нас на Песках. И этот звон не заглушил явственно услышанный мною, где-то другого места глухой голос Восканова:
Прячься скорей под террасу, там ты будешь в безопасности. Меня схватил за руку мой приятель, студент консерватории, недавно приехавший из Харбина. Он тянет куда-то.
