11ерез сутки его забрали. Товарищ Рафес! Стыдно, нашли подо что теории подводить. Сжимается сердце, как подумаешь обо всем.
Позвольте, Сергей Иванович, заметить вам, — Рафес усмехнулся, присаживаясь на край нар. — Я слишком хорошо знаю жизнь. Поэтому ничему не удивляюсь.
А я, — вскипел еще более остроносенький Сергей Иванович, — не перестаю удивляться и возмущаться. Дураки мы! Эх, дураки! Лев Давыдович давно нас о термидоре предупреждал. Не верили, дураки.
— Одну минуту, — оборвал Сергея Ивановича пожилой человек в холщевой косоворотке. Лежал неподвижно, а тут вдруг поднялся, встряхнул головой, выставил грудь: — Я вас перебью. Он окинул окружающих горделивым взглядом и как-то вдруг сложил губы по-интересному. — Говорите, Лев Давидович предупреждал? Какой тут к чорту Лев Давыдович! Тоже гусь хороший. Интеллигентным людям, чрезвычайно запутавшимся, нравится словесная мишура.
— Товарищ Кондратьев!
— Что Кондратьев? Шарлатан ваш Лев Давыдович! Здорово безобразничал… Знаем, помним по семнадцатому году его да Зиновьева.
— Неужели вы серьезно, товарищ Кондратьев?
— Угу… Фокусники! Использовали стихию! Расправа в Ипатьевском особняке…
— При чем тут Лев Давыдович? Он был безукоризненным революционером. Он, что, знал? Он, что, был там?
— Там не был, а дружки его учинили расправу, самосуд, без суда и следствия. А Зиновьев рыскает по Петрограду, устраивает обыски у Горького, арестовывает интеллигентов, шантажирует, снимает с проспекта трамваи — «буржуи пешком могут ходить», усердствует доказать революционность. А потом этот расстрел Малиновского?
— Так он же провокатор?
— Все мы в какой-то мере провокаторы, если не сказать большего…
— Куда уж больше.
— Угу… Слежка друг за другом — наилучший способ для достижения единомыслия.
На это Сергей Иванович только плечами пожал. Остальные в разных позах сидят и лежат вокруг. Молчат.
Над моим ухом шопотом выспрашивает что-то у Рафеса загорелый парень. Он тоже здесь (тянется просветиться).
К нашему кружку подошел комкор Тылтин. Высокий, худой, он очень бледен. Обвел всех суровым, упрямым взглядом и сел рядом с Рафесом и загорелым юношей. Глубоко вздохнул Сергей Иванович, посмотрел с укором на Кондратьева, снова заговорил:
— Слушайте, ну, а мы-то все, кто же мы? Затеребил бороду Пучков, захихикали глаза, губы:
— Разные, все разные, тут бесполезна уравниловка… Требуется разъяснить?
— Ну, давай, давай.
— Все вы знаете, что Рафес совсем не то, что сидящий сейчас с нами рядом Володя Кудинов, — Рафес настороженно вскинул глаза — Володя почти ребенок, без всяких особых идей, не удивляйся, бицепсы твои не в счет. Володя пока еще живет обыкновенными человеческими чувствами, а товарищ Рафес— чутьем, житейской мудростью: сначала руководство Бундом, а потом министр по еврейским делам в правительстве Петлюры… Заметался Рафес:
