Справедливости ради, забегая вперед, следует сказать следующее. К тому времени, когда начались первые запуски искусственных спутников, Курдюм, уже забывший многие «невинные» шалости своей веселой математической юности, занимал довольно видное положение среди теоретиков, подготовивших расчеты орбит, систем управления, телевизионных каналов связи и автоматики. А ту самую сложную математическую функцию, которая впервые родилась на свет божий во время некоего общественного судилища и в системе доказательств которой встречались тогда еще такие странные величины, как «туз треф старший» или «дама альфа», эту сложную функцию, получившую теперь уже вполне пристойный вид, «причесанную» и очищенную от вульгаризмов, можно было найти во всех научных книгах, посвященных космическим полетам, под названием «теоремы Курдюма».
Итак, шахматная партия Тарас — Курдюм продолжалась. И в это время к первому подоконнику подошел Каган. Это была не менее могучая личность, чем Тарас и Курдюм.
Если бы ткацкая машина, работающая пряжу из черного конского волоса, внезапно испортилась и ее механизмы начали бы беспорядочно сваливать в одну кучу все вырабатываемые узелки и кольца, то приблизительно минут через двадцать непрерывной деятельности эта машина смогла бы изготовить то, что носил на своей голове Каган. Буйное непотребство его прически напоминало малоисследованные районы верхнего течения Амазонки, а может быть, даже первобытные джунгли на далеких западных плоскогорьях острова Ява.
Когда-то и Каган учился на мехмате. Но это было так давно, что теперь его помнили только очень пожилые академики. Не имея к университету в общем-то никакого прямого отношения, Каган тем не менее регулярно, практически каждый день, появлялся на кафедре физкультуры. Он где-то минимально преподавал математику, на каких-то курсах по повышению, а все остальное время посвящал составлению шахматных этюдов на поддавки. Каган был фантастически предан торжеству чистой логической мысли и шахматам как ее наиболее яркому воплощению, но в области композиции, проявляя поистине дьявольскую изобретательность, упорно придерживался только тех идей и проблем, которые позволяли проигрывать как можно более красиво, быстро, логично и убедительно.
Подойдя к первому подоконнику, Каган, как любили говорить на кафедре физкультуры, «положил глаз» на позицию и несколько секунд с выражением крайней скуки рассматривал ситуацию на доске.
— У Курдюма элементарно плохо, — сказал наконец скрипучим голосом Каган. — Конь бьет с6, ферзь работает на е4, ладья а2, и нет спасенья от твоих объятий страстных. Курдюм сгорел, как швед под Полтавой. Аминь!
