К тому же эти непрерывные потуги на великосветский блеск. От комфортных сандалий с супинатором к открытым туфлям на высоком каблуке? От полукомбинезона к изысканным нейлоновым нарядам? От мешковатых безгрудых свитеров к более чем откровенным декольте? Для нее это был лишь вопрос самовнушения. (Пожалуйста, не спрашивайте, как это действует.) Медового оттенка волосы, короткая стрижка «а-ля паж», завивка. Всегда стильная. Всегда ожившая цитата из «Бригитты», «Подружки», «Для нее». Всегда ходячая вырезка из «Космополитен». Фальк Райнхольд читал в ней будто в дайджесте по вопросам культуры. С все убывающим интересом.
Еще раньше, в своем родном городке, расставаясь с ней утром, Фальк уже не рассчитывал увидеть ее вечером в том же одеянии. Временами он чуть ли не со страхом открывал дверь в ее жилище. Неужели эта особа в черном блестящем костюме, с вытравленными перекисью волосами, с сигаретой — а с каких это пор она закурила? — стоявшая у окна в позе, заимствованной с рекламы «Кампари», и есть его подружка? Лишь красный сигнальный огонь ее туфель на высоком каблуке, которые они приобретали вместе, когда поход за ними вылился в целую одиссею по обувным лавкам, вселял в него подобие уверенности, позволяя избрать доверительный тон: Лотта. Не называй меня Лотта, да, Лотта, хоть разок скажи — Лиза.
И тембр ее голоса, и вообще окружавшие ее шумы, все пребывало в постоянном изменении. Топот ее каблучков не зависел от ее настроения, а всегда от того, насколько он дополнял ее утонченность. Если она входила в магазин, то непременно шла размашистой походкой уверенной в себе и удачливой дамы. И на самом деле, едва заслышав этот ритм, пребывавший в вялости и заторможенности персонал будто оживал, анемичные физиономии обретали живость, ее брались обслужить с той учтивой доброжелательностью, которой и ожидать не приходилось.
Теперь, когда виделись они все реже и реже, он тайком искал родинку на шее, которую она, заметив его повышенный интерес к ней, решила замазать тонирующим кремом. В последнее время она взяла в привычку, сидя против Фалька в ресторане, закидывать ногу на ногу, чтобы ее ноги при трении друг о друга издавали стрекочущий звук, мгновенно сбивавший с толку Фалька и заставлявший его прервать очередной монолог. Зато быстро отвыкла шумно снимать туфли под столом. И Фальк даже перепугался, заслышав этот полузабытый специфический звук.
И когда она на прошлой неделе в постели (наверняка вы мне не верите, мол, Фальк Райнхольд, такой весь из себя интеллектуал, и станет забавляться эротической литературой? Ошибаетесь. Ошибаетесь. Фальк Райнхольд раньше просто обожал перелистывать книги на эту тему и забираться внутрь их. Проглатывал их десятками и все не мог насытиться. Раскладывал на слоги темный шрифт ее подмышек — которые она ни с того ни с сего надумала выбривать, — выписывал мягкие сопряжения линий ее груди — которые теперь возвышались, до жути напоминая ему барочный стиль, — и расшифровывал размытый шрифт изгибов ее коленей, казавшийся напечатанным на лазерном принтере в экономичном режиме)… Так вот, когда она на той неделе привязала Фалька шелковым шарфиком к стойке кровати, он не мог понять — потел он больше со страху, нежели от страсти, — полагаться ли ему на свои основные инстинкты. Доведет ли она эту явно заимствованную откуда-то игру до кровавого завершения? (Временная форма повествования этой истории указывает на бескровное завершение.)
