Тут сторож замолк и указал нам на прямоугольник перекопанной земли, усеянный букетами цветов. Из земли торчала маленькая металлическая табличка, на ней было написано, что здесь похоронен Шрага Гафни.
— Да, умер, — сказал Фрейман и посмотрел на часы.
Аксельрод стоял склонив голову. Он успел надеть пиджак, который мешком повис на поникших плечах; шляпа же профессора съехала ему на лоб. Внезапно он опустился на колени и стал вглядываться в металлическую табличку. Прочитал имя Шраги, имя его отца — и разразился хохотом. Его неуклюжее тело сотрясали пароксизмы неудержимого смеха.
Подбежал сторож, сердито повторяя:
— Уважайте покой мертвецов! Уважайте покой мертвецов!
Я нагнулся, схватил Аксельрода за руку и рывком поднял его. Он все еще содрогался от смеха.
— Вот он, его спич, — пробурчал Фрейман.
Только тут я ощутил, как тяжел наш профессор. Вытянув руку, я смог наконец обхватить его за плечи. Шрага часто говорил о нем с улыбкой: «На этих высотах таится ум», — а затем, чтобы мне не было обидно, добавлял, указывая на меня: «А на этих глубинах — понимание».
Итак, я встал на цыпочки, обхватил Аксельрода за плечи и шепнул ему:
— Пошли!
Тело его источало крепкий мужской запах.
— Ну, пошли, — тихонько повторил я.
Он не смотрел на меня. Я за руку вывел его на улицу.
Фрейман шагал впереди с видом человека, который добился своего. Мы вдвоем брели следом. Остановившись у машины, Фрейман облокотился на крыло, картинно скрестил ноги и уничижительно смотрел на нас. Я осторожно извлек ключ из профессорского кармана, открыл дверцу и уложил профессора на заднее сиденье, жестом показав Фрейману, чтобы тот садился вперед.
Фрейман закурил, потер руки, как будто покончил в конце концов с каким-то неприятным делом, глянул на часы и воскликнул:
— Ну вот, а теперь можно наконец ехать домой!
