Погребинский сел рядом с ним и стал наблюдать. В классе не чувствовалось дисциплины, ученики занимались плохо. Одни что-то вырезывали на столах перочинными ножами, другие перешептывались, третьи рисовали что-то запретное — Стоило преподавателю взглянуть в их сторону, как они мгновенно прятали кусочки картона, нарезанные из папиросных коробок.
Обгрызая ногти, преподаватель медленно говорил:
— Уходя в школу, Ваня получил от матери десять копеек на булку. Но Ваня проиграл деньги в карты и остался без булки. Правильно ли поступил этот мальчик?
Шум не утихает.
— Воробьев!
Никто не поднялся.
— Воробьев! — громче повторил преподаватель. — Ты вот, — указал он на большеголового мальчишку с узкими, точно сдавленными плечами.
— Я не Воробьев!
— Уже?
— Я Отто фон Грюнвальди, американец, — вызывающе ответил тот, покачивая огромной головой.
Преподаватель устало откинулся на спинку стула:
— Ну, скажи ты мне, фон американец, — который третьего дня был племянником литовского помещика, а от рождения — крестьянским сыном Воробьевым, — скажи мне, правильно ли поступил мальчик Ваня?
— Какой?
— О котором я рассказывал.
— Чего рассказывал?
— Что ты там орудуешь руками под партой? Опять нарисовал карты и прячешь?
Воробьев иронически скривил губы:
— Проиграл — значит, отдай.
— А разве играть хорошо?
— Насильно не заставляют.
Паренька, много видавшего за недолгую жизнь, явно смешили нравоучения преподавателя.
— Егоров, — обратился тот к другому, — скажи ты.
— Не хорошо играть, — заученно прокричал беловолосый толстяк, передав соседу квадрат картона.
— Нехорошо, — удовлетворился преподаватель ответом.
— Сейчас я раздам вам картинки, вы их посмотрите и верните мне.
Один рисунок изображал кузнеца, бьющего с размаху по наковальне, другой — полуголую танцовщицу.
Воспитатель положил перед собой часы и следил, отмечая время, которая картинка рассматривается дольше. На кузнеца смотрели вскользь и поспешно сбывали другим. Танцовщица вызывала несомненный интерес.
Преподаватель записал что-то в свой блокнот.
— Что это вы записываете? — полюбопытствовал Погребинский после урока.
— Да вот повышенный интерес к сексуальным темам,
— Для чего же вы это записываете?
— Статистика непогрешима. Понадобится.
— Например?
— Опубликую в журнале.
— Что же дальше?
Педагог начал заметно багроветь.
— Если вы явились инспектировать меня, тогда так и говорите. Я, батенька, двадцать семь лет занимаюсь этим делом. Я измучен! — закричал вдруг он. — Измучен до последней крайности. Вы же не Грюнвальди, чтобы задавать мне бестолковые вопросы.
