Я обернулся, но все кругом было как будто подернуто дымкой – в таком смятении находились мои чувства. Затем я вдруг обнаружил, что стою уже под стеной Уайтхолльского дворца. Передо мною были высокие распахнутые ворота; я вошел туда, пересек роскошную площадку, предваряющую лестничные ступени, и вступил в просторную и великолепную залу, где собралось множество людей с различными грамотами под мышкой. Я счел их адвокатами и судьями, советниками и поверенными; и впрямь, некоторые из них прибивали к резным деревянным панелям какие-то меморандумы. Один законник в блестящей мантии, отороченной лисьим мехом, приблизился ко мне, не сделав ни малейшего движения – как тень от столбика солнечных часов, что скользит по земле неуловимо для наблюдателя. «Вам следует знать, – промолвил он, – что здесь разрешается столько тяжб, сколько на свете жалобщиков и отправителей правосудия. Я охрип, мой добрый доктор, оглашая протесты и audita-queraela [75], приказы о передаче дел на апелляцию и ne exeat regnum [76], приказы о подавлении мятежей и приказы о высылке. Вереницы исков бесконечны, и приговорам несть числа». Он словно хотел улыбнуться, но прикрыл лицо мантией. «Но вот что я вам скажу, – продолжал он. – Я не так уж пресыщен хлопотами, чтобы не сделать вам одного искреннего и нерушимого обещания величайшей важности. Ну же, смелее – протяните мне руку и будем друзьями. Я знаю, что не в ваших привычках оглядываться на каждого брехливого пса, но кое-кто здесь желает вам дурного. Наймите меня, и я отодвину вашу погибель еще на год, а то и более. Чего вы хотите – обвинять или защищаться? По уголовной или гражданской части пойдете вы, любезный доктор? Я сочиню вам какое угодно заключение или протест, а вы можете признать свою вину или отрицать ее. Так на чем же мы остановим выбор? Мое время слишком дорого, чтобы тратить его на пустую болтовню. Если закон был нарушен – по сути или по форме, в ходе процесса или при вынесении приговора, – вы должны заявить об этом во всеуслышание». Я собирался ответить ему, но он выхватил шпагу и нанес мне удар в грудь. «Вот тебе, – сказал он. – Расплатишься, когда сможешь».
Тут вдруг все, бывшие в зале, окружили меня, точно на некоем тайном судилище. «Вы уже мертвы, – сказал один бледный клирик, – хотя причина сего в недуге, поразившем весь свет».
«За что мне такая кара? – воскликнул я. – Разве я лгал или обманывал, насиловал или клеветал? За какой грех меня тащат на виселицу?»
