Так я сидел и наблюдал, пока еще мог это выдерживать, а потом сбежал в Музыкальный Салон, извлек несколько гнусных звуков из гобоя, пнул ногой пюпитр, отшвырнул инструмент и пошел звать конюха. По дороге в конюшню я встретил Кэттлбери, и тот сказал, что достал к обеду две дюжины дроздов. Я резко ответил, что есть не хочу, он же пусть запечет этих чертовых птиц в пироге и подаст «моей жене и ее новому другу, господину Финну». К тому времени, когда они должны были сесть за стол (не сомневаюсь, улыбка Селии при мягком свете свечей стала еще более неотразимой), я уже вылакал несколько кувшинов пива и обсуждал с кровельщиком вопрос, почему в соломенных крышах живет так много крыс. «А что, если эти крысы разносят чуму? — спросил я. — Тогда смерть придет с крыш». Старик кивнул, соглашаясь. «Вдова Картрайт говорит, что чума придет в Норфолк. Придет к весне».
До постели Мег я добрался очень поздно, мертвецки пьяный, помочился в ее камин и тем самым затушил единственный источник тепла, который хоть немного согревал чердак. Заключив Мег в объятия, я положил свою уродливую голову ей на грудь и моментально уснул.
Когда я проснулся, голова моя, как можно догадаться, раскалывалась от боли, дыхание источало зловоние. В постели, кроме меня, никого не было: в обязанности Мег входило рано вставать, подметать в гостинице пол и проветривать помещение до появления первого крестьянина, пришедшего выпить кружечку пива. Совершенно больной, я тут же встал с кровати, подошел к низкому окошку и выглянул наружу, вспомнив с досадой, что вечером забыл поставить Плясунью в стойло, и она, привязанная к столбу, провела всю ночь под открытым небом. Страшно представить, что выдержало несчастное, окоченевшее животное.
Из маленького оконца почти ничего не было видно, кроме мерзкой измороси, плотной, как туман. Именно в такое унылое утро воспоминание о жарком лете способно вызвать острую боль. Мои предки по линии Меривелов, галантерейщики из Пуату, не знали английской зимы. Несомненно, это их кровь сделала меня таким чувствительным к погодным условиям.
Мег застала меня стоящим на коленях перед окном и, очевидно, решила, что я молюсь, потому что раздраженно произнесла:
— Никакая молитва не спасет тебя, сэр Роберт.
— Я не молюсь, Мег, — сказал я, — просто осматриваю окрестности в поисках моей лошади.
— Твоя лошадь в стойле, — отрезала она, поставила на стол кофейник, блюдо блинчиков с яблоками и вышла. Каждое ее слово, каждый жест выражали крайнее недовольство. Я остался стоять на коленях, как кающийся грешник, заметив про себя, что вся моя жизнь — сплошная неразбериха.
