Но одного я не знал заранее: я не представлял, как отыскать лекарство, способное исцелить Селию от боли. Я чувствовал, что эта задача мне не по силам. Я не был Фабрициусом. Не был даже Пирсом. Я не мудрый человек.
Лихорадка, возникшая, вне всякого сомнения, из-за резких перепадов жары и холода, которым за прошедшие ночь и день подверглось не только мое тело, но и мозг, заставила меня целую неделю проваляться в «Старом Доме».
Когда жар усилился, я нащупал в паху и на шее слегка раздувшиеся лимфатические узлы, и вот тогда меня охватил настоящий ужас. Надвигалась эпидемия чумы, и лучшего места для старта, чем зловонные болота Лэмбета, ей не найти. Больше пятидесяти часов я думал, что умираю. Я плакал и кричал. Зная, что мои молитвы не будут услышаны, умолял бедную, погибшую в огне мать заступиться за меня перед Богом. «Милые родители, — слышал я в бреду свои слова, — пожалуйста, подарите Богу шляпу. Ему нравятся пышные оперенья. Подарите ему нарядную шляпу в обмен на мою жизнь!» Я говорил без умолку и громко рыдал. Трусость моя была безгранична, как воображаемый колодец от Норфолка до Чанчжоу.
На третий день жар стал ослабевать, узлы тоже уменьшились. Бедной служанке, принесшей бульон, я объявил, что воскрес; это заявление она расценила как страшное богохульство и испуганно перекрестилась.
Все еще слабый после болезни, я сел в дилижанс и доехал до Ньюмаркета, где и заночевал. Утром следующего дня я снова воссоединился с Плясуньей — кобыла радостно приветствовала меня нежным ржанием. Я безумно люблю животных. Мне нравятся всякие — и мелкие, изящные зверьки, и крупные звери. Они не умеют хитрить. А ведь в нашем бойком королевстве каждый, будь то мужчина, женщина или ребенок, непременно плетет интриги. Животные же не прибегают к уловкам. Подозреваю, что король так привязан к своим собакам в основном по той же причине.
Плясунья мчалась домой галопом, словно ее впрягли в боевую колесницу, — на обратном пути она явно превосходила меня энергией. Хотя я мертвой хваткой вцепился в поводья и судорожно сжимал коленями бока лошади, все же близ Фликстона я вылетел из седла. Тяжело дыша, я валялся в канаве и тут увидел неподалеку дряхлую старуху — задрав юбки из мешковины, она преспокойно мочилась на ежевику. Это меня позабавило, и я, если б имел силы говорить, пожелал бы ей доброго утра.
Наконец, с трудом поднявшись на ноги, я кое-как вскарабкался на Плясунью, которая тем временем пощипывала заиндевелую траву. Тщетно старался я сдержать ее неукротимый порыв к дому, и мы примчались в Биднолд оба взмыленные, в самом что ни есть непотребном виде.
