Я записала этот ответ. Мысли мистера Декстера были мыслями искреннего друга моего мужа и человека умного. Они могли принести мне неоценимую пользу в будущем, если бы мне только удалось убедить его сообщить их мне.
Скажу здесь, кстати, что к этой выписке я прибавила свое собственное замечание. Говоря о миссис Болл, мистер Декстер отозвался о ней так презрительно, пожалуй, даже так грубо, что нельзя было не предположить, что он имел причину не любить, может быть, даже подозревать эту особу. По этому поводу также мне было крайне необходимо повидаться с мистером Декстером и разъяснить то, что суд счел не достойным внимания.
Допрос последнего свидетеля был окончен. Кресло на колесах с помещавшимся на нем получеловеком скрылось в самом отдаленном углу зала. Лорд-адвокат встал и начал свою обвинительную речь.
Я говорю совершенно искренне, что я никогда не читала ничего возмутительнее речи этого знаменитого законоведа. Он не постыдился объявить с самого начала, что он твердо уверен в виновности подсудимого. Какое право имел он говорить это? Разве его дело было решать, виновен ли подсудимый? Разве он соединял в своем лице и судей и присяжных? Обвинив подсудимого, лорд-адвокат начал перетолковывать в ложную сторону самые невинные поступки этого несчастного человека. Так, например, подсудимый поцеловал в лоб свою умирающую жену для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на доктора и сиделку. Его горе после смерти жены было притворством, втайне он торжествовал. Если бы вы заглянули в это время в его сердце, вы прочли бы в нем ненависть к жене и безумную страсть к миссис Болл. Все, что он говорил, было ложью. Все, что он делал, было поступком бессердечного и закоренелого злодея. Вот как говорил о подсудимом главный представитель обвинительной власти! На месте мужа, если б я не могла сделать ничего больше, я швырнула бы чем-нибудь в голову этого клеветника. Я вырвала из отчета страницы, содержавшие его речь, и растоптала их ногами, и это принесло мне большое облегчение. Теперь мне, конечно, несколько совестно, что я выместила свою досаду ка неповинных листах печатной бумаги.
Пятый день судопроизводства начался речью защитника. О, каким контрастом с гнусной речью лорда-адвоката была красноречивая речь декана факультета, говорившего в защиту моего мужа.
Этот знаменитый юрист попал в нужный тон с самого начала.
«Жалея жену не менее кого-либо другого, — начал он, — я утверждаю, однако, что жертвой в этом случае с начала до конца был муж. Как бы ни были велики страдания, вынесенные бедной женщиной, но этот несчастный человек, которого вы видите на скамье подсудимых, выстрадал еще больше, Если бы он не был добрейшим из людей, самым внимательным и преданным из мужей, он никогда не попал бы в свое теперешнее ужасное положение. Человек с более мелкой и грубой натурой заподозрил бы намерения жены, когда она попросила его купить мышьяку, догадался бы, что ничтожные причины, для которых она требовала его, были выдумкой, и отказал бы ей. Подсудимый не такой человек. Он слишком добр к жене, слишком далек от всякой дурной мысли о ней и о ком бы то ни было, чтобы предугадать, какие неприятности и опасности может навлечь на него его уступчивость. И вот результат! Он стоит перед вами, подозреваемый в убийстве, потому что он был слишком благороден, чтобы подозревать свою жену».
