И, не в последнюю очередь, к помощи богослужебного жаргона.
Особенно Сириций (который ввел термин «наследник» Петра — основание любой будущей папской идеологии — убеждающий, в бесспорной юридической взаимосвязи его и его коллег с апостолом) старался подогнать свои декреты под стиль и терминологию императорских указов. До него это практиковалось только синодами. Сириций выдавал свои законодательные декреталии за «издавна известную практику церковного права и поставил их на одну ступень с соборными канонами» (Войтович/ Wojtowytsch). Но как бы охотно ни играл «наследник» Петра роль верховного пастыря, как бы ни подчеркивал свое ведущее положение и правовое первенство в церкви в целом (уже в первой своей декреталии, сразу после своего посвящения в сан он пишет испанскому епископу Гимерию из Тарроко: «Мы решаем, чем всем церквам надлежит отныне руководствоваться, а от чего — отказаться...»), действительность была весьма далека от теории. «Наследник» (haeres) Петра, преемники Петра, назначение именно папы на пост наследника Петра — все это не более чем конструкция, не имевшая и не имеющая доказательств своей правомочности, а следовательно, и законной силы>49.
Иннокентий I (401 или 402—417 гг.). о котором говорилось, что у него, больше, чем у любого из его предшественников, прав называться «первым папой», целеустремленно развивал папские притязания на первенство и идею об исключительном положении римской церкви. Он задал тон на целое тысячелетие, и его воздействие сказывалось вплоть до XII в. Многое способствовало этому: конкурент из Милана, могущественный Амвросий, умер; императорская резиденция переместилась из Милана в Равенну. Сама же Западная Римская империя находилась на пороге гибели. Но важнее всего были его личные качества. Ведь он считал себя «главой и вершиной епископата». Вопреки решениям Карфагенского и Милевского синодов 416 г., он выступил с утверждением (которое осмеливался высказывать не всегда и не всем церквам), что синоды без санкции «апостольского престола» не вправе принимать окончательных решений «по делам даже отдаленнейших местностей». Этот законник хладнокровно выдает новое право за старое, новые обычаи за исконные и священные, пусть в прошлом не было тому ни примеров, ни оснований. Это был хитрый расчет, так как: «Лишь выдавая за давно существующее то, что в действительности представляло собой дерзкое новшество, он мог надеяться успешно противостоять критике современников» (Галлер/ Haller). Он действовал с небывалой самоуверенностью, правда, приноравливаясь к местным условиям: в Испании несколько смелее, чем в Галлии, где у Рима еще совсем недавно были трудности. Он добивался права на высший контроль над синодами и провозглашал «апостольский трон» высшей апелляционной инстанцией, которой должны быть представлены на рассмотрение все важные дела (causae maiores) — термин, который мог трактоваться им по собственному усмотрению. «Надгробная надпись особенно превозносит среди его добродетелей — кротость и скромность» (Грене/ Grone)
