Разве это не жалкие результаты колонизационного дела в Приамурье, принимая во внимание русские расходы на него, по сравнению с колонизационными успехами в Маньчжурии, на которые китайское правительство само не затрачивало и не затрачивает ни копейки»[26].
Надо полагать, В.К. Арсеньев почитывал в газетах статьи С.Д. Меркулова.
Высказывали тревогу и другие известнейшие в то время люди:
«Сколько обитало на территории русского Дальнего Востока незаконно проникших китайцев, корейцев, японцев, никто не считал. Чехов писал в 1890 г. из Благовещенска в Петербург А.С. Суворину: «Китайцы начинают встречаться с Иркутска, а здесь их больше, чем мух…»
«Гнездились» они в основном в глухой тайге, но и в городах их было достаточно. По переписи конца XIX века во Владивостоке проживало немногим больше 29 тыс. человек, и среди них числилось более 10 тыс. китайцев, 1360 корейцев и 1260 японцев. Побывавший на Дальнем Востоке норвежский исследователь Фритьоф Нансен сообщил, что в 1910 г. население города насчитывало 89 600 человек, из них русских — 53 тысячи, китайцев — 29 тысяч, корейцев 3200 и 2300 японцев»[27].
Прекрасно знать о складывающейся ситуации и при этом напяливать китайский топонимический «презерватив» на русские территории — это ли не парадокс?
А вдруг Арсеньев, подолгу пропадая в экспедициях, в самом деле плохо представлял себе «Русское дело на Дальнем Востоке»? Однако вот, что писал он сам:
«”Как казаки в Запорожскую Сечь, так и в Уссурийский край шли китайцы (сравнение совершенно некорректное. — О.Г.), — напишет Арсеньев в своей книге. — Это были или преступники, которые спасались от наказаний и бежали из своего государства, или такие, которые не хотели подчиниться законам империи и желали жить в полнейшей свободе на воле».
Китайцы перебирались за Уссури и Амур из Сунгарийского края, куда из центральных районов Поднебесной ссылались преступники. Не знавшие семейного очага бродяги, «всякого рода негодяи, подозрительные личности, беглые и тому подобный сброд». Русских, добавляет автор, «они считали вассалами и требовали от них дани”. Вот с кем предстояло встречаться в тайге арсеньевским экспедициям, которые называли Амурскими (хотя проходили они в Уссурийском крае)»[28].
Возникает уместный вопрос: откуда Арсеньев черпал китайские топонимы на незнакомой местности? Сам он их сочинять не мог, поскольку не знал китайского языка. Приходится предположить, что путешественник интересовался названиями у промышлявших в уссурийской тайге бродяг-китайцев («хунхузов»). Так оно, вероятно, и было. Факт остаётся фактом: Владимир Клавдиевич, шествуя по русской земле, пренебрёг возможностью спрашивать названия конкретных объектов природы у русских же людей: у переселенцев, у казаков, без малого пятьдесят лет осваивавших край, у старообрядцев, устремившихся сюда после «реформ» 1666-го в РГПЦ. Кроме того, он. как путешественник-первопроходец мог лично именовать местность таким образом, чтобы топонимически она была привязана к Центральной России. В сходной ситуации западноевропейцы, нанося на карту новые земли, дублировали названия родных городов, рек или шли в ход имена католических святых.
