– “Больше исков – больше законников, больше законников – больше исков”, – приводит Б. где-то почерпнутую им юридическую мудрость. – Меня всегда удивляло, как при такой замечательной судебной системе, о которой рассказывает нам телевизор, существуют целые криминальные империи, сети торговли наркотиками и женщинами, подпольные игорные дома. Это ведь не иголки в стогу сена. При этом полиция утверждает, что ей такой швалью как домашние воры вообще заниматься не стоит – на следующий день судьи выпустят их на свободу. А что происходит с журналистами, всегда такими едкими? Когда дело касается судебной системы, они становятся державными, как Верховный Судья. Может быть, судьи и вправду так мудры, что в каждой судейской семье выращивают одного-двух журналистов прикрытия?
– У меня долго не шло из головы дело, – сказал Я., показывая рукой на свою голову, из которой не шло дело, – об одной семье, где муж убил жену и, будучи приговоренным к пожизненному заключению, снова женился, передал квартиру новой жене, после чего та выставила из квартиры двух его дочерей от убитой им жены. “Дыра в законе”, – разводили руками юристы. “Дыра в законе”, – повторяли за ними журналисты тоном, каким говорят о черной дыре в далеком космосе, и тоже разводили руками. Наверное, я не прав, но, когда говорят о “власти закона”, меня совсем не тянет закатывать глаза и делать такое лицо, как будто речь идет о девичьей чести моей бабушки. Или будет общественность беспомощно разводить руками по поводу бессмысленно, но законно растраченных миллиардов, но если поймают кого-нибудь на краже коробки спичек в супермаркете, то уж теперь его от правосудия ничто не спасет. Или вот один британский политик в ответ на упреки англичанам, не дававшим выжившим в Холокосте добраться до Палестины, сначала объяснил политические резоны, а затем добавил: “Правосудие и справедливость не всегда совпадают, и англичане это хорошо понимают” – и тонко улыбнулся в усы. Я не англичанин и никак не могу постигнуть, что означает эта фраза и почему этот англичанин подчеркнул ее значимость такой тонкой улыбкой. И вообще – в сентенции о верховенстве законов мне чудится что-то глубоко тоталитарное и бездушное. Формальная система, бюрократичная, дорогая, подверженная многочисленным остановкам и притормаживаниям, умеющая наваливаться на один избранный объект и не замечать другого, – эту-то систему убеждают нас окутывать ореолом святости? Ореолом пусть не святости, но хотя бы искреннего уважения, я, пожалуй, готов окутать совесть, но никак не систему правосудия. Совесть следует ставить выше правосудия, – заявил Я., очень гордый своей душевной привлекательностью, ставшей в этот момент столь очевидной для всех.
