— Адальберт! — в ужасе воскликнул Зигварт.
Гунтрам молчал, опустив глаза, и его молчание лучше всяких слов подтвердило слова девушки.
— Простите меня, баронесса, — сказал Зигварт совсем другим тоном. — Мы до такой степени погрязли в этикете и предрассудках, что не можем сразу поверить в свободный и благородный порыв. Я оскорбил вас и могу только умолять простить меня. Вы хотели спасти Адальберта?
— Он говорил, что для него уже нет спасения, что он все равно должен умереть, вот и я хотела умереть вместе с ним.
Герман, очевидно, убедившись в искренности ее слов, почти с угрозой спросил Адальберта:
— И ты мог бы допустить это? Да ведь это было бы преступлением! Но скажи мне, ради Бога, почему ты решился на такой отчаянный шаг? Ведь не из-за той же злополучной истории между твоим отцом и мной? Я пришел именно для того, чтобы уладить с тобой это дело.
— Не только из-за этого. Я… нет, я не могу Признаться в этом второй раз! Прочти вот это письмо и ты все узнаешь.
Гунтрам бросился в кресло и закрыл лицо руками.
Зигварт подошел к письменному столу. Лежавшие на нем два письма и револьвер доказали ему, насколько серьезно все обстояло. Он вскрыл адресованное ему письмо и, пробежав первые строчки, прошептал, глубоко потрясенный:
— Бедный Адальберт!
Траудль снова подошла к Адальберту, но ее глаза с пробудившейся надеждой устремились на Зигварта, который, медленно складывая письмо, произнес:
— Да, пережить это очень трудно, но, как бы то ни было, ты должен все это вынести.
— Как! Этот позор? Нет, этого не могу. Сегодня вы мне помешали, но не можете же вы в другой раз помешать мне умереть.
— Ты не должен желать смерти. Побольше мужества, Адальберт! Здесь стоит твоя смелая невеста, не желающая расстаться с тобой даже в смерти. Для нее ты обязан жить!
— Не возвращай меня насильно к жизни! — горячо воскликнул Адальберт. — Для меня потеряно все и навсегда.
— Уговорите его, — обратился Зигварт к девушке, — он должен обещать вам отказаться от своего ужасного намерения, а мы попытаемся прийти ему на помощь.
— Адальберт, слышишь, твой друг хочет помочь нам! — В Траудль внезапно пробудилось доверие, и она тихо прибавила: — Мы оба еще так молоды и так хотели бы жить!
Мучительный вздох вырвался из груди Адальберта. Он не верил ни в спасение, ни в помощь, но этот призыв к жизни, звучавший горячей мольбой, нашел доступ к его сердцу.
— Я попытаюсь, — устало проговорил он.
Герман вздохнул свободно и немедленно стал распоряжаться:
