Два мира | страница 18
— Этого вы не можете понять. У каждого человека должно быть какое-то увлечение, без которого он просто не может жить, а здесь, в Эберсгофене, я мог погибнуть. Я пропал бы без этих долгих лесных прогулок в одиночестве, во время которых ощущал, что я тоже человек и имею право на существование.
— Разумеется, ведь наш Эберсгофен у вас не в чести! — сердито заявила старушка. — Между тем это такой же город…
— С целыми восемью тысячами жителей и, конечно, со всевозможными социальными и всякими иными преимуществами…
— Перестаньте! Я не позволю поносить мой родной город в моем собственном доме. Если вы будете постоянно сердить меня своими вечными насмешками…
— То вы меня выставите, — докончил архитектор. — Мне придется уложить свой чемодан и убираться вон, куда глаза глядят. Может быть, это было бы самое разумное.
— Это было бы величайшей глупостью, какую вы только могли бы сделать, — сердито крикнула старушка. — Если вам тяжело в Эберсгофене, почему не обратитесь к графу Равенсбергу? У него везде связи и знакомства, и стоит ему сказать только одно слово, чтобы вы получили хорошее место. Но вы об этом, конечно, и не подумаете.
— Нет, — коротко и твердо ответил Зигварт.
— Это только доказывает вашу глубокую благодарность человеку, который так долго покровительствовал вам. Что вы имеете против графа? Вы всем обязаны ему — воспитанием, образованием. После смерти лесничего он заботился о вас как отец.
— Я знаю, чем обязан графу, — перебил ее архитектор. — Именно поэтому я не хотел беспокоить его своей просьбой. Раз и навсегда прекратим этот разговор!
Непоколебимая твердость этих слов окончательно вывела из себя Герольд. Она сердито бросила вязанье на стол и воскликнула:
— Хватит! Теперь хоть весь мир перевернись вверх ногами, а уж вы настоите на своем. Посмотрим, как вы сами пробьетесь, больше я не скажу ни слова.
Она стремительно направилась в дом.
Зигварт остался один. Он заметно изменился за истекшие два года: на лбу появилась глубокая морщина, около рта залегла горькая складка, которой прежде не было, на его лице запечатлелись следы тяжелых испытаний, хотя ему не было еще и тридцати лет.
Почти целый год он пытался доказать, что проект принадлежит ему и все-таки был побежден — Гунтрам легко с ним справился. После бурной сцены замять это дело оказалось невозможным, оно стало достоянием окружающих и возбудило много толков. Тогда Гунтрам обвинил своего прежнего ученика в клевете. Ему, разумеется, поверили. Да и кто же мог бы заподозрить в обмане известного архитектора, почтенного человека с седыми волосами? А что представлял собой Герман Зигварт? Молодой, никому неизвестный человек, который, может быть, просто хотел выманить какую-то сумму своим дерзким, ничем недоказанным обвинением. Конечно, его осудили, даже не выслушав.