Раздается длинный, требовательный звонок из операторской. Роджер надевает наушники и сообщает:
— Камера перезаряжается, сэр.
Бергманн фыркает и удаляется в угол диктовать Дороти очередное стихотворение. Невзирая на гвалт и суматоху, он умудряется чуть ли не каждый день сочинять новый опус. Фред Мюррей, надсаживая горло, распоряжается перестановкой ламповых приборов на осветительских рельсах и подвесных лесах: всяких там бебиков, снуков и твитов.[45] Дороти печатает отчет о съемке: здесь и подробный, выверенный текст каждого эпизода, и метраж, и экранное время, и фактически затраченное время, и много чего еще.
— Ну где вы там? — рычит Элиот. — Сколько можно ждать?
Роджер звонит в операторскую.
— Джек, давай еще раз!
Тедди замечает, что Элиот нечаянно встал прямо перед объективом камеры, загородив Роджеру съемочную площадку. Он недобро хмыкает и говорит, явно передразнивая официальную манеру Элиота: «Попрошу очистить площадку». Элиот вспыхивает и отодвигается, бормоча извинения. Роджер мне подмигивает. Довольный Тедди залихватски перебрасывает журавль[46] с криком «Спасайся, кто может!».
Иногда Роджер великодушно разрешает мне позвонить в звонок. В каждой работе есть свои прелести и привилегии. Но сегодня я все прозевал. Бергманн рассказывает что-то смешное Фреду Мюррею, а я пытаюсь на расстоянии угадать, что именно. Роджеру приходится давать отмашку самому.
— Ну какой от тебя толк, Крис? — насмешливо говорит он. И добавляет, уже глядя на Тедди: — Думал дать Крису вольную на вечерок, да, видно, придется отложить.
Морские словечки остались у Роджера с тех пор, как он служил радистом на торговом судне. В нем до сих пор многое выдает моряка — выправка, скупые жесты, дотошность, настороженность на загорелом, обветренном лице. В перерыве между съемками он в своем закутке изучал журналы по морскому делу.
— Тихо. Все по местам. Готовы? Заводи!
— Начали!
— Кадр 104, дубль 2.
— Камера.
— Снимаем.
— Слушаюсь, сэр.
— Звук готов, мистер Бергманн.
— Хорошо. Это в печать.
— Хотите прогнать ее раз?
— Мы отснимем это еще раз, по-быстрому.
— Хорошо, начали. А это в коробку.
Третий дубль запорот. Анита забывает слова. В середине четвертого заклинивает камеру. Пятый дубль снят нормально и отправлен в работу. Долгое, будто резиновое, утро наконец-то заканчивается, и можно пойти перекусить.
Поесть можно в трех местах. В «Империал Балдог» своя столовая, но там всегда толпа народу: сотрудники студии, секретари, статисты — в общем, приткнуться некуда. Неплохо кормили в кафе через дорогу. Его облюбовали студийные интеллектуалы: писатели, монтажеры, музыканты и сотрудники отдела искусств. Поскольку исторически сложилось, что мы с Бергманном обедали вместе, я всегда норовил затащить его в это кафе. Но он предпочитал третий вариант — большой отель в Южном Кенсингтоне, где столовались начальство и режиссеры. Бергманн ходил туда из чистого принципа.
