— Майя! — окликнул он ее.
— А, Семен... Здравствуй, — не то обрадовалась, не то испугалась Майя.
Он хотел взять ее под руку.
— Не надо, Сеня, — попросила она.
— Маинька, что с тобой?
— Ничего... Устала немного.
— Ты бы зашла, взглянула, как жить будем...
Внезапно Майя остановилась, смятенно взглянула на Семена. Лицо ее стало бледным.
— Сеня... Милый... Ничего не будет, — едва слышно прошептала она. — Гадкая я, не люби меня... Прости, Сеня. Но ничего не будет... Неужто ты не видишь, неужто не видишь?.. — Майя закрыла лицо руками и заплакала. Плечи ее вздрагивали. — Слепой ты, что ли, не видишь...
Семен несмело тронул пальцами ее за локоть.
— Майя...
Она доверчиво уткнулась мокрым лицом ему в грудь.
— Ну, перестань... Ну, объясни, — бормотал Семен, не в силах пошевелиться от того, что все уже понял.
— Что мне делать, Сеня? — всхлипывала она.
— Он уехал? — глухо спросил Семен.
Майя кивнула головой.
— Приедет?
— Адрес оставил, сказал, что ждать будет...
Больше Семен ничего не слышал. Ошеломленный, ослепший, он широко зашагал прочь. Ему хотелось вернуться, закричать на нее. Но где-то под тяжестью боли и ненависти, слепивших ему глаза, брезжила мысль, что надо сделать что-то решительное, сделать сегодня, сию же минуту.
Двадцать пятого сентября утренним поездом он уехал в Хабаровск. Трое суток понадобилось там, чтобы завербоваться и оформить все документы. Ночью он улетел в Петропавловск-Камчатский. Он должен узнать, что же такое мятежное и тревожное привез с собой моряк.
Семен начал с того, что пошел в море машинным учеником, была такая должность на неуклюжем и ржавом лесовозе «Пенза», спущенном на воду в незапамятные времена. Пароход тащился, поскрипывая всеми суставами, через Охотское море, пахло на нем совсем по-домашнему — лиственницей и дегтем. И команда была какая-то лесная — неторопливые, пожилые дядьки. Освободившись от вахты, они по самое горло наливались в кубриках чаем и тосковали по дому. Под стать им оказался и капитан. Бывший двухсоттонник, получивший за тридцать лет исправной службы диплом штурмана дальнего плавания и состарившийся, он редко появлялся на мостине, доверяя во всем своему старпому — нелюдимому старику Захарычу. Оба были чуть ли не из одного приморского села. И даже на мостике звали друг друга — «Кузьмич», «Захарыч».
Изношенная машина «Пензы», сопя и плюясь маслом, могла дать около шести миль в хорошую погоду. Зато так выматывала машинистов, что, придя в кубрик, они едва могли раздеться и тут же валились по своим койкам.
