Парсел рассмеялся.
— Почему ты смеешься? — удивилась Итиа, хитро прищурившись.
— Видишь ли, дело обстоит отнюдь не так. Это Ивоа может ревновать.
— Ты так думаешь? — спросила Итиа, — Когда женщина влюблена, она ревнует мужчину, если даже мужчина не ее танэ… Вот я, например, ничуть не ревную к Ивоа, но мне противно, когда Омаата тебя целует и прижимает твою голову к своей толстой груди.
— Ну ладно, хватит, — сказал Парсел. — Я буду очень сердиться, если ты не будешь слушаться меня. Немедленно возвращайся в поселок.
Однако рук ее он не выпускал. Пусть сначала даст клятву, что оставит его в покое.
— Хорошо, я уйду, только объясни мне одну вещь, — согласилась Итиа.
— Что тебе объяснить?
— Почему ты не хочешь быть моим танэ?
Парсел рассердился.
— Я танэ только одной женщины.
— А почему не двух? — спросила Итиа, упершись подбородком в свое левое плечо и наивно глядя на Парсела.
— Потому что это плохо.
— Потому что плохо? — удивленно протянула Итиа. — А чем же плохо? Разве тебе это не доставит удовольствия? Парсел отвел глаза. «Доставит, — вдруг подумал он. — В том-то и дело, что доставит. К несчастью, это так».
— На моей родине иметь двух жен нельзя. Это табу.
— Ты говоришь не то, что есть! — возразила Итиа. — Все перитани с большой пироги берут себе в Таити двух жен. Иногда и трех. А иногда даже четырех…
— Они нарушают табу, — терпеливо объяснил Парсел.
— А ты, ты соблюдаешь табу?
Парсел утвердительно кивнул головой.
— А почему? Почему только ты один?
По губам его пробежала слабая улыбка.
— Потому что я…
Он хотел сказать: «Потому что я более совестливый», но не сумел перевести эту фразу на таитянский язык. Слова «совесть» не существует в таитянском языке.
— Потому, что я чту табу, — произнес он, подумав.
Оба замолчали, но вдруг Итиа торжествующе заявила:
— Это табу на твоем большом острове. А здесь это не табу.
Как же он не предусмотрел такого возражения? Ведь для таитян табу связано с определенным местом.
Вслух он произнес:
— Для перитани дело обстоит иначе. — И добавил: — Где бы он ни был, его табу следует за ним…
Он умолк, сам удивившись, что сумел дать такое точное определение самому себе и своим соотечественникам.
Помолчав немного, он сказал:
— Ну вот, я теперь тебе все объяснил. А ты дала обещание. Возвращайся в поселок.
— Ты сердишься? — спросила Итиа.
— Нет.
— Правда, не сердишься?
— Нет.
— Тогда поцелуй меня.
Пора положить этому конец. Не может же он торчать здесь до вечера и держать ее за руки. Он нагнулся. Губы Итиа были теплые, нежные, и поцелуй продлился на секунду дольше, чем он хотел.
