— Предлагаю… — начал Маклеод.
Но тут Хант издал нечленораздельное ворчание. Это было так неожиданно, что Маклеод запнулся, и все взоры устремились к великану.
— Было это на «Ласточке», — выпалил Хант, не отрывая маленьких бесцветных глазок от петли. — Как сейчас помню. Три года назад. Может, и четыре.
Все молчали, а так как Хант тоже не произнес больше ни слова, Смэдж повернул к нему свою крысиную мордочку.
— Что ты такое вспомнил?
— Парня звали Дэкер, — ответил Хант.
Он снова умолк, словно удивившись собственному красноречию, уставился на Смэджа, сморщил лицо, поросшее рыжей шерстью, и сказал:
— Зачем вы эту пакость туда закинули?
— Какую пакость?
Хант, не отвечая, поднял руку и тронул петлю. Пестрые птички вспорхнули и улетели.
— Это для Мэсона, — пояснил Смэдж. — Он хотел убить Маклеода. Сейчас его приговорят.
— Приговорят, — как эхо повторил Хант.
Его бесцветные глаза затуманились, и он невнятно пробормотал:
— Парня звали Дэкер, он ударил офицера. Ему надели вот эту пакость на шею и затянули.
Все ждали продолжения, но Хант снова впал в немоту, устремив вдаль свои бесцветные глазки. Казалось, он где-то далеко отсюда.
Тут заговорил Маклеод:
— Предлагаю повесить Мэсона за покушение на убийство.
Старик Джонсон вдруг поднял голову и проговорил громко и решительно:
— Я воздерживаюсь.
Он приготовил эту фразу заранее с самого начала прений и нетерпеливо ждал, когда наконец представится случай ее произнести. И произнеся, он торжествующе оглядел матросов, потом прищурился и с удовлетворенным видом уставился на шишку на кончике своего носа. «Еще не все пропало», — подумал Парсел с внезапной надеждой.
— Ты что, спятил? — угрожающе прошипел Смэдж. Джонсон гордо выпрямился, в нем, очевидно, заговорила отвага трусов.
— Я в своем праве. Маклеод сам сказал.
— Если уж говорить о праве, — холодно произнес Парсел, глядя на Смэджа, — вы не имеете права запугивать голосующих и тем самым влиять на исход выборов.
— Заткнись, Смэдж! — скомандовал Маклеод.
Он обернулся и поверх головы Мэсона посмотрел на Ханта.
Хант в свою очередь вперил в него сердитый взгляд, что-то бормоча невнятно и глухо.
Профиль Ханта был лишен четких очертаний, будто вся его расплющенная физиономия долго служила наковальней. В юности он был боксером, и в течение многих лет эту жалкую глупую башку молотили на ринге кулачищами. Возможно, поэтому-то он и отупел, раздражался по пустякам, и в его бесцветных глазках застыло выражение затравленного зверя.
