Глава 37
Нежней меня никто не звал, в осень плечей не грел... Дмитрий Ревякин
...Над берегом слышался тихий говор. Двое, рука об руку, брели вдоль реки, прочь от Киева. Иногда останавливались, замолкали, соприкоснувшись устами. Всякий раз, с трудом размыкали объятья и ступали дальше. Не веря своему счастью, невеста неотрывно смотрела на суженного. Иногда, на миг прижималась щекой, но тут же отпрянув, снова не сводила с милого счастливых глаз. Лес все ближе прижимался к воде, направляя их по узкой полоске песка. Зеркало реки обагрилась закатным небом и, застыло, боясь потревожить неосторожным плеском. В камышах еле заметно блеснуло. Бесстрастный лик Даны беззвучно замер среди неподвижных стеблей. Услыхав от возмущенной родни про невиданное чудо, захотела сама взглянуть на того, кто дважды покидал мир живых, но вопреки воле богов, все же вернулся к избраннице. Теперь владычица вод во все глаза разглядывала могучего, обнаженного по пояс, война и хрупкую девушку с долгой темно-русой косой. Взгляд Даны скользнул по иссеченному шрамами телу витязя, и остановился на стоптанных сапогах, рядом с которыми черевички невесты казались игрушечными. Такая же грубая обувка была на ногах варвара, что когда-то появился в ее пещере... Воспоминания нарушил тихий голос Ясны: - А как же княжья служба? - Что теперь княжья, когда дважды на перуновой побывал. Ныне я сам по себе. Владимиру все долги отданы. - Ну и как там, в вечной дружине? - Не шибко весело, Ясна! - ответил богатырь, помедлив. - Не шибко, моя ладушка. Те же груши, только сбоку. У богов вообще все не весело... Он умолк, засмотревшись на пылающий озорь. Солнце устало валилось под тяжестью дня и, остатки его жара окрасили пурпуром верхушки деревьев. Ослабшие лучи, как излетные стрелы, бились в густую кольчугу листвы, но тут же бессильно вязли в плотной зелени. Вечернюю тишину нарушал только плеск рыбы на отмелях, да далекие струнки неугомонного сверчка. В камышах снова блеснуло и по воде заскользили расходящиеся круги. Когда первый из них достиг берега, лес уже скрыл людей от любопытных глаз снующих над водой стрекоз....
...Услыхав шаги, леший встрепенулся от дремы, повертел головой. Неподалеку увидал пару, что медленно брела среди засыпающих деревьев.... Узрев пылкие объятия, почесал косматую шевелюру, крякнул. - Эх, люди, людишки, человечишки! Чудное племя. Чуть что - сразу к бабам, будто заняться больше нечем. О!... Пожалте!... И эти туда же... Вона че! Уже договорились! Эва... молодец то, бородишшу отрастил чуть ли не до пупа, а все туда же, ротом за титькой тянется, будто дитятко неразумное. Леший опустил глаза, переворачиваясь на другой бок. Устроившись поудобней, вновь глянул в просвет между ветками. - О, и руками хапает, будто глазам не верит, что перед ним та же баба, которую привел... чудно! Ага, пояс сымает, едва пряжка не лопается. Оно конечно! Ради такого дела, надо и ремень порвать, и пряжку погнуть... А куды ж спешить, простофиля? Девка не убегет, ежели уже согласилась. Да и до первых петухов ешо пять раз запыхаться успеешь. Эх, торопыги. И чего Род в них нашел? Все звери, как звери: напрыгнул, сделал дело - в кусты, и то весной. Эти же круглый год милуются. Эх, молодость... Глазы бы мои на это не смотрели. Еще хорошо, что не Купало нынче, а то нашему брату вообще деваться некуда. Разбредутся по всему лесу, да пыхтят, как весенние ежи. Он прижал мохнатые уши, ворчливо посетовал, что не умеет сворачивать их в трубочку. Поискал глазами две шишки на затычки, да разве их в дубраве найдешь, а желудям еще не время. Свернулся калачиком, вновь закрыл глаза. Теплая ладонь ветерка коснулась деревьев. - Разума моя... - вплелось в робкий шелест листвы. Травинки колыхнулись, приняв на себя тихий вздох Лешего. По глубоким морщинам заскорузлого лица скользнула скупая росинка...
