— Да вы же… — повторил граф уже другим тоном, — вы неверно меня поняли, дорогой кавалер. Я хотел лишь сказать, что нужны определенные познания, определенное посвящение в тайны… Но не будем об этом. Самое важное, что у вас есть бесценный Орелланус. Однако же меня обижает ваш отказ поделиться им с давним и преданным другом.
— Я готов продать манускрипт… за некую цену, — просто сказал Казанова.
Граф вздрогнул, точно его обжег муравей. Ему не понравился неожиданно деловой поворот разговора. Это могло предвещать нечто малоприятное — видимо, Казанова намеревается запросить немалую цену за то, что, как ему известно, стоит того.
— Дорогой мой граф, — не без осуждения произнес Казанова, — вы, кажется, удивлены и даже задеты моим скромным предложением. Будьте же разумны. Вы хотите иметь книгу — я это вижу, не отрицайте. И я знаю, почему вы хотите ее иметь. Мой манускрипт, бесспорно, единственный — другого экземпляра этой книги на свете нет. Я почерпнул из нее поразительные вещи, но чего только из нее не извлечете вы? Такие чудеса, такие чудеса!..
Граф буркнул что-то нечленораздельное.
— А теперь, — продолжал Казанова тем особенно сладким голосом, какой, видимо, появляется у всех торговцев знаниями, когда они хотят получить высокую цену за нечто, как им известно, не стоящее ни гроша. — Теперь я готов отдать сей великий, сей уникальный, сей бесценный труд вам…
Казанова приостановился, словно кошка, которая замирает, вытянув лапу с острыми когтями и готовясь нанести мыши смертельный удар, — граф быстро поднял на Казанову взгляд, пытаясь при свете угасающего огня разобрать выражение его лица.
— …для изучения, — с улыбкой договорил Казанова, соблаговолив положить конец напряженному ожиданию.
Глаза у графа стали скучными, и он чуть глубже ушел в кресло, ожидая услышать цену.
— Что я у вас за это попрошу? — задал риторический вопрос Казанова, и его пылкое воображение итальянца воспламенилось при мысли о том, какую великолепную роль ему предстоит сыграть. — Денег? Власти? Знаний? Женщин? Все это — прекрасные дары, дивные наслаждения! Но что они значат для бедного старика вроде меня? Что мог бы я купить на деньги и на что мне власть? Слишком много пришлось мне познать того единственного (не считая оккультных наук), что стоит знать, — горькой правды жизни. Что же до женщин, то прелестнейшие и распутнейшие из них могли бы ранить мое сердце, но мою плоть им уже не возбудить. Все эти дары и вообще все, что представляется как summa bona
