* * *
— Эй! — окликнул Рэдли, когда мы с ним столкнулись у дверей капитанской каюты.
— Сэр? — отозвался я.
— Не дергайся. Зачем туг околачиваешься? Разве твое место не на квартердеке[21]?
— Как бы это сказать, сэр, — начал я, кивая на дверь капитана. — Шесть дней. Не слишком ли долго капитан сидит взаперти? Я уж стал беспокоиться… Все ли в порядке? Вот, думал постучаться к нему.
Рэдли впился в меня взглядом, а потом протянул:
— Ну, разве что…
Я на цыпочках шагнул к двери и осторожно постучал.
— Нет, не так, — сказал Рэдли. — Учись, пока я жив.
Он подошел к двери и грохнул по ней кулаком.
Немного выждав, он постучался опять.
— А он хоть когда-нибудь откликается? — спросил я.
— Окажись тут сам Господь Бог, капитан бы соизволил подать голос. А мы с тобой кто? Никто.
Внезапно взревела сирена, и из динамиков разнеслось: «Внимание! Капитанская поверка. Экипажу собраться в центральном отсеке. Построиться для капитанской поверки».
Мы бросились выполнять команду.
Все пять сотен членов экипажа собрались в центральном отсеке.
— Стройся! — скомандовал Рэдли, ответственный за построение. — Капитан идет. Смир-р-р-но!
Раздалось тихое электрическое жужжание, будто поблизости роились насекомые.
Дверь центрального отсека с шипением съехала в сторону, и вошел капитан. Сделав три уверенных, неспешных шага вперед, он остановился.
Рослый и хорошо сложенный, капитан предстал перед экипажем в белой парадной форме. В седой копне его волос темнело лишь несколько пепельных прядей.
Глаза его были закрыты непрозрачными радиолокационными очками, в которых плясали диодные огоньки.
Все как один мы затаили дыхание.
Наконец он скомандовал:
— Вольно!
И все как один выдохнули.
— Рэдли, — вызвал капитан.
— Экипаж построен, сэр.
Капитан провел руками по воздуху:
— Да, температура поднялась на десять градусов. Действительно, личный состав в сборе.
Он двинулся вдоль первой шеренги, но неожиданно остановился и протянул руку к моему лицу.
— Ага, вот один из тех, кто поддает жару в очаг юности. Имя?
— Измаил Ханникат Джонс, сэр, — ответил я.
— Будь я проклят, Рэдли, — заметил капитан. — Разве это не звук пустыни Голубого хребта или израненных красных холмов Иерусалима?
И, не ожидая ответа, продолжил:
— Так-так, Измаил. Что ты способен видеть такого, чего не вижу я?
Поедая его глазами, я отпрянул и в панике беззвучно воззвал:
— Квелл!
Мне вдруг захотелось сорвать с капитанского лица эти темные электрические линзы: я был уверен, что увижу за ними глаза цвета чеканного серебра, цвета чешуи невиданной рыбы. Белые. Ох, боже мой, этот человек весь бел, совершенно бел.
