— Пораскинь мозгами. — Калпеппер пососал трубку.
— Да я пытаюсь, черт побери!
— Ты ведь слышал про полевые лилии. Мы не трудимся, не прядем.[6] Как и ты. Тебя не тянет скитаться по свету, правда? Разве что в редких случаях, вот как теперь. В основном все путешествия совершаются у тебя меж двух ушей. Верно я говорю?
— Как же я не догадался! — вскричал Кардифф, хватая блокнот. — Отшельники. Анахореты. Затворники. Каких десятки и сотни. Вы — писатели!
— Верно мыслишь.
— Занимаетесь сочинительством!
— В каждой комнате и мансарде, на каждом чердаке, в подвале и чулане, по обеим сторонам дороги, от центральной площади до городских окраин.
— Все жители? Целый город?
— За исключением горстки неграмотных лентяев.
— В жизни о таком не слышал.
— Теперь услышал.
— Зальцбург — город музыкантов, композиторов, дирижеров. Женеву населяют банкиры, часовых дел мастера, неудачливые горнолыжники. Нантакет — по крайней мере, в прежние времена — это флотилия, матросы, вдовы китобоев.[7] Но здесь-то, здесь!
Вскочив с кресла, Кардифф, словно безумец, вперился во мрак ночного города.
— Не жди услышать треск пишущих машинок, — предупредил Калпеппер. — У нас тишина.
«Карандаш, авторучка, записная книжка, лист бумаги, — подумал Кардифф. — Шепоты грифеля и чернил. Неслышные, как лето, мысли в неслышный, как лето, полдень».
— Писатели, — пробормотал Кардифф себе под нос, — без нужды не скитаются по свету. А рукопись не выдаст, какого ты роду-племени, какого пола, какого роста. Хоть лилипут, хоть великан. Писатели! Черт меня раздери!
— Не чертыхайся.
Кардифф обернулся к своему собеседнику:
— Уж не хотите ли сказать, что все они печатаются?
— Большинство.
— Назовите какие-нибудь имена — может, я знаю?
— Ты не знаешь, а я не скажу.
— Заповедник талантов, — выдохнул Кардифф. — Но что их всех сюда привело?
— Гены, хромосомы, склонности. Разве тебе не известно о литераторских поселках? Вот и у нас такой, только размерами побольше. Мы — единомышленники. Родственные души. Никто никого не зажимает. Кстати, алкоголиков у нас не встретишь, попоек и оргий не бывает.
— Иначе говоря, Скотту Фитцджеральду сюда путь заказан?
— Близко не подпустим.
— С тоски повеситься можно.
— Только если лишиться карандаша и бумаги.
— А вы тоже пишете?
— В меру своих скромных возможностей.
— Поэт, не иначе!
— Зачем так громко? Еще услышат.
— Вы — поэт, — повторил Кардифф шепотом.
— Мой конек — хайку. В полночь нацепляю очки, берусь за перо. Правда, слоги не укладываются в размер.
