— Приятного вечера, — сказал официант и закрыл за собой дверь.
— Но как?.. — спросила она.
— В ванной есть телефон, — объяснил он, снял салфетку с лица, глубоко вдохнул и запрокинув голову. — Я знал, что ты начнешь сопротивляться, когда услышишь, как много я заказываю.
— У тебя что, денег куры не клюют?
— Да, — сказал он. — У нас. У тебя разве нет?
— Нет.
— Но ты же наследуешь целый хутор. И кучу свиней.
Они подкатили столик к креслам. Она уже не чувствовала опьянения, трезвея на глазах. Когда она поднесла коньяк ко рту, глаза защипало, кофе был свежемолотый, идеальной температуры. Она взяла пульт и выключила телевизор.
— Ты любишь Тура? То есть ты чувствуешь, что он твой отец? — спросил Эрленд.
— Нет. Скорее, жалею его. Он такой несчастный.
— Он добрый. Тур слишком добрый. Это его проклятие. Я тоже добрый, но он позволяет на себе ездить.
— Я многого не понимаю про… вас.
— In vino veritas, — сказал он и налил вино в бокал.
— Как много ты пьешь.
— Нет, видали! Как много я пью! Турюнн, дорогая, расслабься, я не алкаш. У меня с собой целая упаковка «валиума», но я ее не трогал. Выпей еще коньяка. Ты уже первую рюмку выпила. Нет, я не отхожу от правил. Предпочитаю полезное «Боллинже».
— Не пробовала. Не люблю красное вино.
— Это шампанское, дорогая! И с волосами твоими надо что-то делать. Какой твой родной цвет? Если не секрет.
— Никакой.
— Вот именно. А в этом случае, достигнув зрелого возраста, естественно краситься в цвет красного дерева. Но они слишком длинные! Ты немного похожа на… Барбару Стрейзанд. Могло бы быть комплиментом, но это не комплимент. При том, что у тебя череп, как у Нефертити! Даже если ты побреешься наголо, ты будешь красивой! Почему ты не хочешь быть красивой? Ты же красивая на самом деле!
— Я не привыкла. Не решаюсь. Нет времени. Но… Почему ты так загрустил, когда начал рассказывать про дедушку?
— Дедушка Таллак… Он, нет… Слушай, давай…
— Почему мы не можем поговорить о серьезных вещах? Завтра мы разъедемся каждый в свою сторону.
Он положил ногу на ногу, допил свой бокал, зажег сигарету, облизал губы и уставился в пол.
— Ладно, — сказала она. — Можем обсудить цвет моих волос.
И засмеялась, чтобы он ей поверил.
— Мне было семнадцать, когда он умер, кажется, я говорил, — начал он. — Я был в шоке. Все были в шоке, хотя ему было уже восемьдесят. Он все время носился как заведенный, отказывался стареть. Занимался чем-то с утра до вечера. Тогда была клубника, и куры, и свежепокрашенные дома. Он стоял на верху стремянки и красил конек амбара всего за несколько дней до смерти. Вряд ли у Тура растет клубника. С ней много возни.
