Такой весенний уголок, к примеру, — обмелевшее озеро в защищенной со всех сторон луговой долине неподалеку от нашего хутора. Рыбаки и рыболовы обходят его стороной, но щуки это озеро любят, наверно, потому, что рыбаки и рыболовы им пренебрегают, да и не диво, ведь оно лишь остаток озера посреди огромного болота, болото же в свою очередь — преображенное озеро, которое люди просто стали называть по-другому, вернее, озеро — глаз огромного болота, и глаз этот, как всем известно, через столетье-другое закроется. Озеро своими водорослями рвет рыбачьи сети, а у рыболовов срывает крючки с лесок. Оно все заглатывает, оно — сейф, в котором многие людские поколения доверительно хранят свои тайные сокровища, сейф, который лишь через тысячелетия вернет то, что ему доверили: золото и драгоценные камни, трупы шведских воителей, свидетельства несчастной любви, свидетельства человеческих мук, ящики с боеприпасами и фауст-патронами и бог весть что еще.
С северной стороны озеро огораживает холм, поросший строевым лесом. Топкий берег окружен вытоптанными пастбищами, зарослями карликовых берез и кустистым папоротником. Предвесеннее солнце приносит свое тепло этому болоту, и лед на нем тает раньше, чем на всех других лесных озерах. Ольховые ветки уже окрашиваются в синевато-красный цвет, а тоненькие веточки берез отливают лиловым, хотя гнезда цапель и хищных птиц еще пустуют и торчат в верхушках сосен, словно вязанки хвороста.
Для красных гусей, рановато начавших свой перелет, озеро — желанная станция на долгом пути, а первые мотыльки, вылупившиеся на наших чердаках, летят к этому пятнышку юга, словно уже получили надежные сообщения оттуда, а может быть, и вправду получили, только мы пока что не знаем, каким образом. Еще по-зимнему жалкие бабочки «павлиний глаз» пьют нектар мать-и-мачехи, а вечером умирают, так и не размножившись, умирают в маленькой мотыльковой уверенности, что это было настоящее солнце, день настоящей ранней весны, который им суждено было прожить, и что тепло и свет этого дня заставили их летать над нашей землей, что из гусеничного своего состояния они вышли, чтобы сделаться мотыльками и познать прелесть самостоятельного полета.
То же самое можно сказать и о чибисах, слишком рано они отважились явиться на свою летнюю родину, и летают не целеустремленно, а так — ни шатко ни валко, как мотыльки, а когда вертикально взмывают ввысь, эти оперенные бабочки, то, как подобает крупным птицам, взмахи крыльев у них неровные, кажется, что они летят на боку, вернее, лежа на одном крыле, и при этом взвизгивают, злятся и набрасываются друг на дружку. Самцы дерутся, а самочки дразнятся. И все это инстинктивно, ибо они не знают, чего хочет от них весна.
