,
[7] директор сказал, что это дань уважения Шмидтову здравому смыслу и — со смехом добавил он — сокрушительной честности, Шмидт был растроган, как никогда за все годы работы.
Нет, он не станет ссориться с Райкером. Его первейшая забота — жить в мире с дочерью и сохранить то молчаливое взаимопонимание, которое подобно редкому затишью на океане, когда гремящий галькой атлантический прибой вдруг превращается в мелкую сверкающую рябь, и можно с открытыми глазами лежать на воде, запрокинув лицо в предоктябрьское небо. А вместо этого он заедается с ее парнем — Шарлотта явно поняла это именно так, — и причем как раз в то день, когда дочь объявила, что они решили пожениться. Пусть скверный мальчишка сам его спровоцировал, если дурной нрав выказывает Шмидт, этого не забудут и, пожалуй, не простят. И если по каким-то причинам, которых не откроешь без того, чтобы не усугубить конфликт, он не сможет относиться к Райкеру по-старому, как он относился к нему на работе, да и здесь, в этом самом доме, когда они сходились за завтраком и обедом — ведь, в конце концов, все эти годы Райкер спал с Шарлоттой, — если он не будет вести себя так, будто они с Мэри давно предвидели и вполне приняли это закономерное и радостное для всех развитие событий, Шарлотта с полным правом станет целиком на сторону Райкера и будет так отвечать Шмидту, будто он хотел оскорбить именно ее. Мэри легко справилась бы с этой бедой, она всегда могла распутать безнадежно запутавшуюся бечевку змея и улаживала любые недоразумения между Шмидтом и Шарлоттой: поговорив с ним, поговорив с ней, выслушав их обиды, рано или поздно, через несколько часов или долгих дней, она всегда уговаривала кого-то из них сказать те необходимые, ничего не значащие, но восстанавливающие безоблачное согласие слова.
А распря с Дефоррестом и его пенсионной комиссией? Можно себе представить, как Райкер представит Шарлотте суть спора. Та никогда не усомнится, что денег у отца более чем достаточно. Разве могло быть иначе? Они с Мэри никогда не стали бы вести при Шарлотте разговоры о деньгах, да и вряд ли они вообще когда-нибудь о них говорили: в детстве ни дня не проходило без унылых жалоб матери, постоянно недовольной нехваткой денег, так что Шмидт постарался, чтобы в той жизни, которую он сам для себя устроил, не возникало о том и малейших напоминаний. Вообще-то, в разговорах с Шарлоттой он пару раз обмолвился, что небогат, правда, звучали эти заверения, как прекрасно понимал Шмидт, не убедительнее дежурного предостережения не гнать на восточном конце лонг-айлендской трассы — «Тебя обязательно оштрафуют!» — да и могла ли Шарлотта, которая как будто никогда не слыхала о существовании счетов, видя, как свободно живут они с Мэри, и ничего не зная о том, как заработано это благополучие, не убедить себя в том, что на деле Шмидт очень богат, а все его заявления — не более чем обычное ерничанье и самоуничижение? Что она подумает об отце, когда узнает, как он упирался изо всех сил, пытаясь — да еще к тому же безуспешно, как оно, скорее всего, выйдет, — воспрепятствовать тем благоразумным мерам, которыми компания по рекомендации тщательно изучивших вопрос экспертов хотела добиться того, чтобы пенсионеры не висели камнем на коллективной шее молодых партнеров?
