Не отрекайся от этих ночей. Они дают то, чего не даст книжка, чего не даст никакой совет. Потому что ценность их не только в знаниях, но и в глубоком духовном перевороте, который не дает вернуться к бесплодным размышлениям: что могло бы быть, что должно быть, что было бы хорошо, если бы… но учит действовать в тех условиях, которые есть.
Во время этих ночей может родиться чудесный союзник, ангел-хранитель ребенка — интуиция материнского сердца, предвидение, которое складывается из воли исследователя, мысли наблюдателя, незамутненности чувства.
Случалось: вызывает меня мать.
— Малыш, в общем-то здоров, ничего у него не болит. Я просто хотела, чтобы вы его осмотрели.
Осматриваю, даю несколько советов, отвечаю на вопросы. Ребенок здоров, мил, весел.
— До свиданья.
И в тот же вечер или назавтра:
— Доктор, у него жар.
Мать заметила то, чего я, врач, не смог вывести из поверхностного осмотра во время короткого визита.
Часами склоненная над ребенком, не владея методикой наблюдения, не зная, что именно она заметила, не веря себе, она не осмеливается признаться в своих неясных подозрениях.
А ведь она заметила, что у ребенка, у которого нет хрипоты, голос какой-то приглушенный, что он лепечет меньше или тише. Разок вздрогнул во сне сильней, чем обычно. Проснувшись, рассмеялся, но не так звонко, как всегда. Сосал чуть медленнее, может, с более длительными паузами, словно был раздражен чем-то. Вроде бы скривился, когда смеялся, а может, только показалось? Любимую игрушку со злостью отшвырнул, почему?
Сотней признаков, которые заметил ее глаз, ухо, сосок, сотней микрожалоб он ей сказал:
— Мне не по себе. Нездоровится мне сегодня.
Мать не доверилась своим глазам, потому что ни об одном из симптомов не читала в книге.
На бесплатный прием в клинике мать-работница приносит новорожденного — ему несколько недель.
— Не хочет сосать. Только возьмет сосок — и сразу с криком бросает. А из ложечки пьет хорошо. Иногда во сне или когда не спит, вдруг вскрикивает.
Осматриваю рот, горло — ничего.
— Дайте ему грудь.
Ребенок лижет сосок, отпускает его.
— Такой недоверчивый сделался. Наконец я вижу, как он берет грудь, быстро, словно бы в отчаянии, глотает раз, с криком отпускает.
— Посмотрите, у него что-то на десне.
Смотрю еще раз — покраснение, какое-то странное: только на одной десне.
— Вот здесь чернеется что-то, зуб, что ли?
Вижу что-то твердое, желтое, овальное, с черной черточкой на ободке. Дотрагиваюсь — движется, приподнимаю — под ним маленькое красное углубление с кровавыми ободками.
