Наконец передо мной оказался зал, куда поместили стилевую и сюжетную пересортицу. Хорошо, что хозяин Уртаки не побоялся выставить эти картины именно здесь, рядом друг с другом. Это только усиливало впечатление от них. Местные попытки подражания Энди Уорхоллу соседствовали с бытовыми зарисовками, напоминающими по манере работы русских передвижников, только изображавшими балийские жизненные передряги. Эксперименты с изображением ваянг пурво — индонезийского театра теней, с его ведьмами, ракшасами, летающими деревьями и неизменными Рамой, Ситой и Хануманом, — уживались рядом с картинами, формально относящимися к религиозной тематике.
Последние мне и были нужны. Среди акварельных рисунков и тяжеловесных холстов, написанных маслом, где представали балийские храмы, суровые хранители-баронги и ведьмы-рангды, высунувшие, словно в удушье, язык, висело три полотна, по форме больше похожих на стяги средневековых дружин. Это были вытянутые — сверху вниз — прямоугольники размером примерно половина на полтора метра. Триптих назывался «Тримурти» и был посвящен трем основным божествам индуистского пантеона, принятого на Бали: Брахме, Вишну и Шиве.
Трудно описать эти картины, но на меня они оказали просто гипнотическое воздействие. Представьте себе три вспышки, изображенные на темном, почти черном фоне. Первая — оранжево-красная, вторая — багрово-красная, третья — фиолетово-красная. Вспышки произошли где-то наверху, у верхнего края картины. Свет от них стекает вниз, пропадая сантиметров за пятьдесят от нижнего уреза. И он очень насыщенный, художнику удалось при помощи нескольких оттенков красного передать присутствие самих богов.
Я, во всяком случае, именно так прочитал эти картины. Три бога индуистской верховной троицы появились перед художником — и он запечатлел их не в виде благостных улыбающихся друзей всего живого, а такими, какими они и должны быть: вспышками цветного, нестерпимо яркого света. Они обожгли глаза и теперь стекают по темноте, в которую обратился весь мир после их появления.
Другой человек наверняка нашел бы свои слова для описания триптиха. Но, судя по всему, я был не первым, кто останавливался перед творениями некоего яванца по имени Гаджа Мада — единственными не только в этой галерее, но и на всем Бали. Имя Гаджа Мада означало Распаленный Слон. Оставалось гадать, было ли оно псевдонимом, или же художник происходил из древнего воинского семейства: на Яве воины-аристократы так называли своих детей еще веков пятьсот назад.
