Тут подступила к нему естественная нужда, о которой он совсем забыл днем. Живот словно стягивали ремни — широкие и узкие. Боль в желудке, кишечнике пульсировала и перемещалась. Тугой узел внутри вдруг обрывался и падал куда-то вниз, а в образовавшейся пустоте росла мертвящая мука, она скапливалась в мочевом пузыре, все сильнее давила в одну точку. Потом все начиналось сначала, тяжесть сжимала желудок, а его содержимое, поднимаясь вверх ко рту, пыталось извергнуться наружу. Поясницу, грудь, горло жгло нестерпимой болью. Он страстно желал, чтобы его вырвало, но из глотки вырывался только хрип, потом белая густая пена показалась в углах рта, каплями потекла по подбородку на землю. Боль, оставившая его на мгновение, чтобы он поверил в ее уход, набросилась на него с новой силой, будто острыми когтями раздирая ему бока.
Он не знал, как быть, неловко пытался снять напряжение, расслабив мышцы. Что-то произошло — он не понял. Вдруг он ощутил тепло, потом жжение, перешедшее в зуд. Это было хуже боли. Ноги продолжали нестерпимо гореть, ему казалось, что они покрываются волдырями, сотнями волдырей, которые вскакивают и тут же лопаются. Кожа под ними, тонкая и красная, липкая от лимфы, продолжала зудеть, горела огнем, причиняя ему ужасные страдания. По лицу текли слезы, он жаждал смерти. Смерть подходила совсем близко и вдруг исчезала, будто играя с ним.
После захода солнца, с наступлением темноты, он лишился надежд и иллюзий. Время утратило смысл. Он отчетливо понял, что здесь был всегда и пребудет вечно.
Над его головой дул холодный, резкий ветер. Правое ухо, щека, нос окоченели, а потом начали гореть, как будто были обморожены. Когда ветер затихал, кровь теплой волной приливала к лицу и опять начинался зуд. Так хотелось высвободить руку, потереть уши, отогреть их, прижать теплую ладонь к замерзшему, покрасневшему носу!
Постепенно уши и нос совсем онемели, он больше не ощущал их и, если бы не редкие вспышки боли, решил бы, что лишился их вовсе. Потекло из носа, он инстинктивно потянул руку, чтобы тыльной стороной ладони вытереть влагу, но рука не слушалась его, не двигалась с места, и он вновь осознал весь ужас своего положения. Жуткая реальность напоминала о себе ежеминутно. Напоминания эти были простыми, обычными и вместе с тем убийственно жестокими. Ни на мгновение он не мог успокоиться, забыться! А ведь покой был ему необходим как передышка. Боль не переходила в хроническую, не растворялась в крови и мышцах, нет, она плавала по жилам, проникая то в сердце, то в мозг, вонзаясь глубже с каждым биением пульса.
