.
Недовольство Ленина напыщенными и изощренными дифирамбами находилось в полном согласии с его темпераментом, с его представлениями о партии и собственной роли в ней. Ленин настолько отожествлял себя с Коммунистической партией, что в своей речи поставил между собой и партией знак равенства: восхваляя Ленина, партия восхваляла себя. Вот почему он счел уместным предостеречь партийцев от «самодовольства» и «головокружения». Голова принадлежала ему, но она составляла единое целое с телом — самой партией. Публично расточаемые комплименты личным качествам и персональным успехам вождя не просто отдавали безвкусицей, но и таили в себе опасность. Бедой русских всегда была тяга к праздному мечтательству: им недоставало смелости ясно видеть себя со стороны. Упоенность горделивым сознанием, что партию возглавляет «гениальный вождь», делало большевиков уязвимыми, поскольку подобное преувеличение неизбежно вводило в заблуждение.
Ленин не нуждался в лести: он требовал дисциплины и усердной работы. По его убеждению, официальное низкопоклонство являлось разновидностью взятки, легким способом разрешения проблем — традицией, имевшей в недрах российской бюрократии долгую и бесславную историю: несколько восторженных слов по адресу начальника — и он станет смотреть сквозь пальцы на то, что вы изо дня в день бросаете работу на час раньше. Для Ленина подобный вздор был решительно неприемлем. Кроме того, Ленин, вероятно, опасался, что восхваления его личности могут послужить примером для повседневного курения фимиама другим партийным лидерам. Достаточно вспомнить пережитый им ужас, когда ему пришлось столкнуться с тщеславием Плеханова, чтобы представить себе чувства, которые он, должно быть, испытывал, воображая поток лести и систематического (да и лицемерного) угодничества со стороны рядовых членов партии перед членами Политбюро.
И все же отношение Ленина к славословиям было явно двойственным. В присутствии льстецов он, по-видимому, чувствовал себя неловко, однако, тем не менее, не делал попыток положить конец потоку хвалебных речей. В юности к Владимиру Ульянову домочадцы начали относиться с безграничным обожанием только после смерти отца и гибели брата. Это обстоятельство, возможно, и обусловило сложный психологический комплекс, наблюдавшийся в его общении с последователями, когда он стал властителем России: с одной стороны, Ленин допускал публичные восхваления; с другой — предпочитал наружную скромность и простоту манер.
