Ульянов и Потресов испытывали тяжелое чувство. Спустя неделю Ульянов писал:
«… не будь этой влюбленности, относись мы к нему хладнокровнее, смотри мы на него немного более со стороны, — мы иначе бы повели себя с ним и не испытали бы такого, в буквальном смысле слова, краха… Это был самый резкий жизненный урок, обидно-резкий, обидно-грубый. Младшие товарищи „ухаживали“ за старшим из громадной любви к нему, — а он вдруг вносит в эту любовь атмосферу интриги и заставляет их почувствовать себя не младшими братьями, а дурачками, которых водят за нос, пешками, которые можно двигать по произволу… И влюбленная юность получает от предмета своей любви горькое наставление: надо ко всем людям относиться „без сентиментальности“, надо держать камень за пазухой. […] Ослепленные своей влюбленностью, мы держали себя в сущности как рабы, а быть рабом — недостойная вещь…»[89].
Обычно склонный скрывать свои эмоции, Ульянов описывает сознание утраты, пережитой им наутро после плехановского демарша, как заведшее его в тупик. «Просто как-то не верилось самому себе (точь-в-точь как не веришь самому себе, когда находишься под свежим впечатлением смерти близкого человека) — неужели это я, ярый поклонник Плеханова, говорю о нем теперь с такой злобой..? Неужели это не дурной сон, а действительность?»[90].
Быть может, острота болезненной реакции со стороны Владимира Ильича и не соответствовала степени обиды, нанесенной Плехановым, однако многое проясняется, если учесть обстоятельства биографии Ульянова и тот момент, когда произошла конфронтация. Плеханов был последней из героических фигур, которых, как Чернышевского, Владимир обожал на расстоянии — и это был единственный из кумиров, с которым он свел непосредственное знакомство. По-видимому, остаток нерастраченной любви побуждал его преувеличить привязанность к Плеханову, что делало разрыв еще более мучительным. Не исключено, что чувство утраты всколыхнуло прежние тягостные переживания отрочества, вызванные смертью отца и казнью брата: ни от того, ни от другого он не дождался слов поддержки и ободрения, которых явно желал. (Даже Чернышевский, скончавшийся в 1889 г., оставил без ответа письмо Володи, посланное им годом раньше).
«Горький урок», извлеченный Лениным из разрыва с Плехановым, учил его никому не доверять в политике. Нельзя полагаться на буржуазию как на союзника в предстоящем свержении самодержавия. Разногласия в среде единомышленников заметно расшатали доверие Ульянова к социал-демократической интеллигенции. В довершение всего, к 1902 г. Ленин утратил веру и в революционные возможности русского пролетариата. Если инцидент с Плехановым был и не единственным поводом для усвоения глубокого скептицизма, то, несомненно, способствовал развитию последнего. Однако эта травма была всего лишь наглядным свидетельством тотального кризиса веры, который охватил Ульянова в первые два года нового столетия. Результат можно было легко предсказать: он отнюдь не впал в отчаяние, а понял, что должен опираться исключительно на собственные силы. Вера в себя стала путеводной звездой его революционного пути.
