«Нет больше сил, Государь! Настал предел терпению… Государь! Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества; дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, пусть он правит вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье вырывают, чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение».
Традиционной была форма петиции, но не ее содержание. Рабочие просили монарха даровать им народное представительство:
«Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собой»[27].
Напрашивается вывод, что либо сами рабочие, либо их политические лидеры прибегли к мифу о царе с тем, чтобы сформулировать революционные требования. Самодержца, однако, даже не оказалось во дворце; мирных демонстрантов встретили залпами из винтовок: под огнем царских войск полегли тысячи.
Кровавое Воскресенье стало прелюдией к революции 1905 года: тогдашнее либеральное общество увидело в нем свидетельство все усиливающегося духовного и политического банкротства романовской династии. После 1905 г. самодержавие не могло больше находить опору в наивном монархизме, чтобы сохранить власть[28]. Поразительный факт: ни отречение Николая Второго в 1917 г., ни убийство царской семьи год спустя не вызвали в народе никакого протеста.
Наивный монархизм далек от полной неискушенности. Общепринятая формула крестьянских требований бралась на вооружение и крестьянами, и правительством, — и, наконец, революционерами. Представители радикальной интеллигенции, стремившиеся повлиять на деревню, должны были научиться извлекать выгоду из народных концепций власти. Спустя всего лишь два десятилетия после 1905 года новые правители России использовали приобретенный ими опыт для создания культа Ленина. Многие в народе продолжали ждать подлинного избавителя. «Он и Ленин-то, говорят, не настоящий, — с таинственным видом сообщил рабочий писателю Ивану Бунину в 1918 г., — энтого давно убили, настоящего-то»[29]. Другие были готовы считать Ленина «настоящим», поскольку он дал им землю и нераздельно слился в их сознании с образом России.
Святые — герои пера и пистолета
У русской интеллигенции издавна существовали собственные святцы, куда заносились имена героических борцов (часто совсем не тех, кого чтил народ). Культ Ленина явился кульминационной точкой процесса ступенчатого развития в среде радикально настроенной интеллигенции. Отсчет следует вести от культа Пушкина — культа проникнутого духом байронизма; позднее политизированный подход к оценке всякой литературной деятельности дал толчок культу Чернышевского; наконец, ореолом почти театрального героизма были окружены самоотверженные аскеты — русские террористы. В начале XX века, когда над социологической мыслью возобладали религиозные тенденции, течение внутри большевизма, известное под названием «богостроительство», обратилось к поискам новой религии. Двадцать лет спустя богостроители Леонид Красин и Анатолий Луначарский внесли ощутимую лепту в обожествление вождя; под их руководством было осуществлено бальзамирование тела Ленина и возведен мавзолей на Красной площади.
