С чем же теперь он пожаловал?
— Господи-и! — снова воскликнул городовой, покачнувшись.
Дохтуров насторожился — уж не пьян ли? И вдруг вспомнил, как зовут полицейского: Семичев Степан Фомич, первая Рождественская часть.
— Доктор! На вас вся надежа! — Городовой повалился на колени.
Павел Романович потянул носом — нет, не пахнет. Трезвый.
Семичев завыл, не вставая:
— Супруга моя, Марья Митрофановна, кончается! Посинела, дышать не может. Думал, не донесем…
Только теперь Павел Романович разглядел тени на лестнице.
— Ведите!
Двое мужчин, по виду — приказчиков, внесли под руки женщину, показавшуюся Павлу Романовичу старухой. Ноги в дешевых ботиках на шнуровке волочились носками по вощеному паркету прихожей. Лишь когда сняли платок, Павел Романович увидел, что женщина далеко не стара.
— В смотровую, — приказал он. — Идите за мной.
Больную повлекли в комнату напротив.
— Сапоги бы снять не мешало! — громко сказала Женя, вывертываясь из кухни.
Приказчики замерли в растерянности, один неловко сдернул картуз.
— Ничего-ничего, — проговорил Дохтуров. — Сапоги — пустое. Несите скорее.
Женя пожала плечами.
— Ничего не пожалею… — говорил городовой, пытаясь поспешать следом, не вставая с колен. — Все что есть… Только спасите! Пятеро детишек! Куда ж я вдовцом-то? За ней только следом и остается…
— Чтоб всех пятерых — круглыми сиротами? — быстро спросил Павел Романович. — А ну, вставайте, вставайте. И марш отсюда! Нечего тут делать.
Городовой тяжело поднялся, опираясь на шашку. Был он усатым и краснолицым, лет сорока пяти, с тяжелым дыханием. Сказал испуганно:
— Нет уж, вашбродь, я тут, в прихожей, в уголочке устроюсь… Никому не помешаю, только не гоните… Христом Богом!.. — Он истово перекрестился.
Павел Романович только рукой махнул.
…Она лежала в смотровой на черной коже кушетки. Бледное, с синевою лицо заострилось, на висках — капли холодного пота. Рот приоткрыт, дышит с трудом. В груди — словно детская свистулька упрятана.
Добровольные помощники городового топтались возле двери. Павел Романович немедленно их выставил. Придвинул стул и сел рядом.
— Давно это с вами? — спросил он, накладывая пальцы на запястье больной. Отметил: рука — ледяная.
Женщина попыталась сказать, не смогла. Только кивнула.
— Полчаса? Час?
Она произнесла, наконец, с трудом:
— Не помню… Час… Больше…
— В первый раз?
— Нет… Давно уже маюсь… Грудь сдавило, жжет изнутри… Затылок ломит, плечо не чувствую…
— Женя! — позвал Павел Романович.
