— Ладно, корещ. Вэрю ВееЛКеСееМ. Завтра, значить, снова за кайло?
— Пренепременно-с, товарищ Зейдельман! Как говорится, — мы всегда к услугам!
— Одеса нэ забудеть ласки. А жмуры, тэм бо-лэе.
— И всё же, — может, чуть накинете за детский труд?
— Щаз! Ага!.. Мнэ шо вам, постоянно успо-каывать?
— Но мы.
— Усё сказал!.. Пока бывайте, вэрние зашит-нычки Отэчества!..
И Зейдельман исчез.
— Ну, и прощелыга! Усики одни, чего уж стоят!
— А глаза, — такие добрые-предобрые!..
— Вековая, бля, печаль, изробленного племени. — констатировал Санёк.
— Да уж, — этот «ласки нэ забудеть». Лучший «друг» жмуров.
Женька заворчал:
— Ладно, разболтались тут! Нужно в часть, скорее возвращаться!
Короче, сдали инструмент и помчались, во весь дух, в «Зелёную».
И опять, с Горячевым, начались проблемы. По дороге он, в бессилии, упал, и встать уже не мог.
— Бросьте меня, братцы!.. А не то, влетит же вам! — слабым голосом, просил Витёк.
— Дак потом, заблудишься в лесу! Часть, на поиски, придётся поднимать!
— Ну, нету больше сил!.. Видно, помирать придётся. Простите, если что.
«Смертельно раненому», пришлось подставить плечи. И только таким образом, доволокли несчастного до места.
В «Зелёной», шеф оркестра Клячкин дал всем нагоняй. Но, особенно, досталось Женьке Карасёву.
— Товарищ лейтенант!.. Ну, не поспели вовремя, — работы было много!
Молодой летёха раскричался. Покраснел, как рак.
— Я из-за тебя, чуть не влетел по полной! Штейнбок приказал собрать оркестр, чтобы лично быть на репетиции!.. Еле выкрутился, — сославшись на гастрит! Ладно, что в санчасти, начмед свой человек! Справку выписал на пару дней. Ну, и как сейчас расплачиваться с ним? Хоть коньяк поставить надо, что ли!
— Сколько? — без обиняков, спросил пройдоха.
— Сколько дашь!.. Ведь претерпел, того!
— Пять устроит?
— Восемь. Но подобного, чтоб никогда не повторялось!
— Понял... Что — себе дороже.
— Ты это о чем, боец?! А ну-ка, встать, как полагается!
Женька вытянулся в струнку.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант! Впредь подобного, не повторится!..
Кстати, этот Клячкин — прелюбопытнейший был экземпляр. Весьма смазливой внешности, чисто выбрит и надушен; строен и подтянут. Сапоги и форма — в идеальном виде. Аксельбанты, когда надо и не надо, нацеплял. Блестящий, оригинальный, броский офицер! Аккуратист! Настоящий щёголь!.. Но особой его гордостью были усы. Постоянно подправлял их, чтобы кончики стояли. Ну, а как еще-то выглядеть «маэстро»? Военный дирижер, — это, всё же, не шухры-мухры!
