— Пойдемте, дядя, укажем! — И ребятишки, бросив игрушки — несколько гильз от ПТР и обрывок металлической пулеметной ленты, — побежали вперед.
Женщина в наглухо повязанном платке вышла на крыльцо, замерла и неподвижно стояла, провожала пристальным взглядом.
Воронцов вышел за огороды, остановился и оглянулся. Дворы уходили вниз, в пойму, оседая все ниже в заросли сирени и шиповника. Рубиновыми слезами сияли, дозревая, продолговатые плоды. Низкое пологое солнце пронзало их насквозь.
До Прудков километров семь-восемь. Два часа ходу. Придет уже затемно. Конечно, лучше бы переночевать здесь, в Андреенках, а утром уже идти в Прудки. Но не хотелось. Может быть, именно в том доме, откуда на него смотрела женщина, квартировал кто-нибудь из сотни атамана Щербакова. Или сам Щербаков. Где-то здесь и дом Кузьмы Новикова. Да, Андреенки немцы не тронули, ни одного дома не сожгли. Все цело. А ночевать негде. Попросишься в какой, а там, в семейной рамке, фотокарточка Кузьмы или другого такого же…
Воронцов еще раз окинул взглядом андреенские крыши и огороды и пошел дальше.
Пуля летела вдоль ровной глади воды сквозь клочковатый туман. Тишина, когда замирают обе стороны и молчат даже дежурные пулеметы, на войне редкость. Казалось, мертвая усталость прошедших сражений и битв свалила противоборствующие армии, и теперь они спали, видя во сне родных и близких. А пуля снова царствовала над нейтральной полосой. И теперь это была река. Широкая, больше километра. Какие могучие в России реки!
Рота старшего лейтенанта Нелюбина подошла к Днепру ранним утром, когда октябрьская темень только-только сдвинулась и начала откочевывать на запад, постепенно обнажая прибрежные камыши и кромку воды на песчаной косе. Еще когда сбили в лесу последний заслон, окопавшийся у дороги с тремя пулеметами, с КП комбата по рации вышел на связь командир полка полковник Колчин и приказал:
— Дуй, Нелюбин, с ходу на ту сторону! Приказ понятен?
— Понятен, — ответил он.
Приказ-то понятен. Но как его выполнить? Легко сказать — на ту сторону. Дуй… Как будто тут уже понтоны налажены и берег на той стороне расчищен…
Нелюбин минут пятнадцать щупал в бинокль непроницаемую пелену тумана, надеясь ухватить там хотя бы какой-то предмет, ориентир. Но ничего, кроме вязкой сумрачной мути и бугристой воды, так и не разглядел. Взводные стояли рядом, молчали. Не отрываясь от бинокля, старший лейтенант произнес:
— Будем форсировать, ребятушки. На тот берег надобно. Приказ. — И, после короткой паузы, сглотнув ком, внезапно заперший горло: — Каким бы он ни был.
