Вспомнил! В Иркутске, на литературном концерте, заезжий декламатор читал это стихотворение, и называлось оно «Фауст и Гретхен».
За что ж она наказана, скажи?
Казнить любовью — нет страшнее муки…
Когда в мольбе протянутые руки,
Как лжи и правды робкие межи.
На нем вина! Ему готовь отмщенье,
Полет стрелы, звон тонкой тетивы,
Ему — презренье ближних, желчь молвы,
А ей — покой. Молчанье. И прощенье
«Почему вспомнились эти строки?» — думал я, глядя на тающее в сумраке белое платье. Наверно, это зависть. Та самая зависть, которая называется еще безотчетной ревностью.
Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.
— Они познакомились в яхт–клубе, — сказал Валера. — А потом выяснилось, что Карен свояченица Кэпа, и с тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? — спросил Валера, заглядывая мне в лицо. — Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!
Он заглянул мне в лицо, как бы ища подтверждения. Выпуклые линзы очков светились, как лунные камни.
— Любовь зла, — произнес сверху Мефистофель–Лешенька.
5
Итог вечерних разговоров и событий я записал в блокнот:
«1. Маврухин, по словам механика, за день до гибели был на площади Марата. Читал газету в витрине. Говорят, знакомых в этом районе у него не было. Что он делал там?
2. Ночью, за трое суток до убийства, во время вахты Маврухина, кто–то якобы ходил по машинному отделению и свинтил штуцер в трубопроводе, ведущем к пневмостартеру.
3. В ту же ночь, немного позже, загорелась на причале бочка с ветошью и капитан из–за недостаточного давления в ресивере с трудом завел двигатель, чтобы отвести теплоход.
4. Вывод из разговора с Лешей Крученых: он не замешан. Вообще «четверка» здесь ни при чем.
5. Приходила Машутка. У нее зеленые глаза. Такие глаза в жизни встречаются гораздо реже, чем в книгах».
Здесь я поставил точку. Разумеется, последняя деталь не имела никакого отношения к расследованию. Мне захотелось вдруг написать об этих глазах: они действительно зеленые и красивые.
Я вырвал листок из блокнота — он уже больше не был нужен, карандаш помог привести мысли в порядок, — свернул трубочкой и сжег. Бумажка превратилась в пепел и рассыпалась.
Интересно, отчего загорелась бочка с ветошью? Вообще, как могло вспыхнуть тряпье? Окурок, самовозгорание? Но тогда ветошь долго тлела бы. А Маврухин увидел столб пламени. Значит, кто–то поджег бочку, плеснув туда бензина. Кому–то нужно было, чтобы «Онега» перешла к другому причалу. Кому? Возможно, самому Маврухину. Ведь он стоял в ту ночь на вахте.
