С утра он брился и вообще надо было как-то привести себя в порядок, но он будто оцепенел, просто сел на стул на кухне у телефона и стал ждать звонка. Потом ему пришло в голову, что она не знает кода на подъезде, — он набрал номер, который высветился у него, когда она звонила ему, и сообщил ей этот набор цифр.
— Я уже скоро, — довольно веселым голосом сообщила она, — уже свернула на Рублевку.
Когда он открывал ей дверь, то происходящее представлялось ему если и не собственно сном, то легкой седативной дремой.
— Я там машину оставила, — неуверенно сказала она, — у подъезда. Как бы не заперли.
— Не волнуйся за машину, — каким-то деревянным голосом успокоил он. — Сейчас пусто, все на работе.
— Ничего не изменилось, да? — то ли констатировала, то ли спросила она, оглядев внутренность квартиры.
Алексей предоставил ей самой ответить на этот вопрос.
— Аристократка в жилище бедняков, — не удержался и хмыкнул он. — Но Туржанский, как видишь, на месте.
— Если ты не прекратишь, — решительно сказала она, — я уйду.
— Ну, не буду, не буду больше, — искренне пообещал он и принялся готовить кофе.
Ему хотелось разглядывать ее жадно, беззастенчиво, но это не получалось, и образ ее рисовался урывками — взглядами искоса, короткими взглядами немного смущенного человека.
— А где бабушка? — спросила она, но тут же, видимо, догадалась.
— Умерла бабушка, — просто сказал Алексей и впервые за все это время прямо посмотрел ей в глаза. — В две тысячи втором году. В апреле.
— Я не буду кофе, спасибо, — отказалась Кира.
Он удивленно застыл с туркой в руке.
— Ты же так его любила.
— Давление поднимается от него, — призналась она.
— Что-то рано. — Он отставил турку.
— Погода хорошая, — заметила она. — Прокатимся, поговорим.
— Прокатимся, — согласился он. Он понял, что она желала бы избежать встречи с его матерью, да он и сам не хотел, чтобы они встретились.
Они выехали из двора, переехали Рублевское шоссе и поставили машину у церкви Рождества Богородицы. Это был серебристый кроссовер «Лексус R 300», подаренный Митей на десятилетие их свадьбы.
Крылатские холмы цвели разнотравьем, разноцветом, и серой лентой, уложенной двадцать восемь лет назад, причудливыми петлями облегала их олимпийская трасса велосипедистов. Кое-где на склонах под июльским солнцем лежали люди и читали книги. По трассе катили коляски медлительные мамаши, изредка мимо пролетал какой-нибудь затянутый в яркое трико велосипедист. И в целом этот укромный уголок, с любого места которого видна была почти любая часть Москвы, — серой, далекой, но все равно солнечной, — весь пребывал под властью пригородной неги.
