— Куряне! Черный прям на парапете нашу девку, как козу, дрючит! Охолоните гада, мужики!
Будучи брюнетом и уловив возросшую долю ответственности по линии дружбы народов, я побежал к уже заведенной машине с голожопой Алевтиной наперевес и бухнул ее, уже сладко спящую, на заднее сиденье на колени грузину. Георгий был учителем русского языка, а не анатомии, и, потеряв сознание и половину дара речи от воочию увиденного срама, до самого своего дома верещал только на грузинском, жестами изредка показывая, куда ехать.
В половине шестого утра нас вызвали на проходную храма. Трясущийся Георгий восстановленным за ночь русским языком запричитал:
— Ребята, бараны вас вычислили, кричат — дэвушку умыкнули, рэзать будем! Уезжайте побыстрее, я их знаю — это мои выпускники, у всех одни тройки, дураки законченные.
За час мы собрались, расплатились и тронулись в дорогу по намеченному еще в первый день маршруту — к отцу Дяди-Вадиной администраторши в горный чайно-мандариновый аул без названия, в котором все знают Бахуса Сулеймановича и его жену Валентину Ивановну. Непрекращающийся дождь смывал все следы.
К обеду то ли мы поднялись выше туч, то ли Господь милостивый оценил наше пицундское благородство, но дождь кончился, и засияло солнышко. В аул мы въехали сухими из воды. Уважаемый аксакал Бахус Сулейманович оказался жилистым пенсионером лет пятидесяти, нигде по этой причине не работающим и лет тридцать бывшим законным супругом исконно воронежской крестьянки Вали, заслуженного чаевода Абхазии и Героя Социалистического Труда. Родина повсеместно чтила своих Героев и награждала их в безымянных аулах неучтенными мандариновыми плантациями. Поэтому добротный двухэтажный дом сторожа собственной цитрусовой рощи был полной чашей, в чем мы незамедлительно убедились.
После протокольных приветствий и воспоминаний (Дядя-Вадя, оказывается, здесь уже бывал с красавицей-супругой) нас пригласили за пятиметровый стол, накрытый на свежем воздухе с невиданным для меня размахом: на белоснежной скатерти было все — от овощей и фруктов до рыбы и мяса. Для сторублевого инженера из вечно голодающего Поволжья эта невидаль казалась скатертью-самобранкой!
Выпивка была двух сортов — домашнее красное виноградное вино и домашнее белое виноградное вино в неограниченном количестве. Оба напитка имели названия: первая разновидность была просто «вином», а вторую нежно величали «чачей». Опытный в межнациональных отношениях Дядя-Вадя выбрал первую, а я, старый водочник и дурак, вторую. Трапеза продолжалась неопределенное время, так как я абсолютно не помню, как и когда она закончилась, — чачу нельзя пить как водку, а возможно, просто нельзя пить. По крайней мере, мне.
