— До какой остановки? — спрашивает кондуктор.
— Не знаю! — Самый глупый ответ из всех, какие можно придумать! — До конечной, — с трудом выговариваю я. — Только побыстрее!
— Куда ты так спешишь? — спрашивает кондуктор.
— По делу, — отвечаю я и в отчаянии расплачиваюсь с кондуктором в ту минуту, когда трамвай подходит к остановке, где его ждет Катрине. Как сумасшедший, я бросаюсь в конец вагона. Мое поведение привлекает внимание, я смотрю на Катрине и понимаю, что она тоже направляется в конец вагона, тогда я растягиваюсь, занимая сразу два места, словно собираюсь там спать. Тут же ко мне подходит кондуктор.
— Так нельзя! — говорит он. — В трамваях запрещено спать!
Никто с этим не спорит. Мало кто не храпит во сне. Я сажусь, пытаюсь закрыть лицо шарфом. Катрине садится спиной ко мне. Я могу уткнуться носом в ее волосы. Но она не оборачивается, ее не интересует, что происходит у нее за спиной. Это для нее типично. Она нелюбопытна. Ей хватает своих забот. Так мы и сидим: она — впереди, я — сзади, как две зажженные свечи. Пассажиров в вагоне почти нет. Она не знает о моем присутствии, не догадывается, что нос ей щекочет запах туалетной воды ее родного брата. Она чихает. Я сижу ни жив ни мертв, готовый нырнуть вниз, если ей вздумается обернуться. Мне интересно, что у нее на уме и где она собирается выйти. И как в таком случае мне себя вести, думаю я и ничего не могу придумать. Мы проезжаем несколько остановок. Следующая — Беккестюа. Катрине встает. Я с облегчением вздыхаю. Беккестюа — большая остановка, но что толку, если в вагоне всего четверо пассажиров. И тут происходит чудо. Два пассажира, сидящие впереди, тоже встают. Все выходят на Беккестюа! Но я все еще сижу и жду, чтобы Катрине оказалась уже на перроне. Паузам меня научила музыка. Однако не все паузы могут длиться слишком долго. Я слышу по звуку, что двери вот-вот закроются, но я выбрал свой темп, я выжидаю и выскакиваю в последнюю секунду. Потом, на перроне, я поворачиваюсь спиной к ничего не подозревающей Катрине и жду. Жду, когда она дойдет до перекрестка. И направляюсь за ней. Мне надо узнать, куда она идет. Почему бросила школу? Почему ничего не сказала ни отцу, ни мне?
Катрине минует перекресток, она идет по направлению к предыдущей остановке. Я немного успокаиваюсь, потому что понимаю, что ей тут все знакомо. Она и не собирается оборачиваться. Что ей здесь понадобилось? — думаю я. Среди богачей и тугодумов. Меня удивляет, что она не поехала в город, где жизнь бьет ключом. Здесь, среди вилл, так тихо и скучно. На склоне лежит тяжелый туман. Снег потихоньку тает. Асфальт мокрый и черный. На улице попадаются лишь отдельные пенсионеры. Лает собака. Несколько малышей в непромокаемых комбинезонах тащатся не спеша за своей воспитательницей. Все, что я вижу, грустно и серо. Я иду за своей сестрой, отстав метров на триста. Любимый братик. Я часто думал: может, она меня ненавидит? У нее могли быть для этого причины, мне доставалось больше внимания родителей. В ушах у меня зазвучала детская песенка: «Это может младший брат, только-только младший брат и никто другой». Я был еще совсем маленький, когда понял, что родители уделяют мне больше внимания, чем Катрине. Мелкие знаки: мои рождественские подарки были больше, куски мяса у меня на тарелке — мягче. Внимание. Мне нравилась музыка, которую слушала мама. Я иду за своей сестрой и думаю о нашем с ней долгом детстве, о том, чего у нас с ней не было, не считая коротких мгновений, тем не менее я помню возню на диване, особые светлые дни, гордость, которую я испытывал, когда мне разрешали пойти с Катрине на каток. Вижу ее стройные ноги. Гибкую спину. Пышные волосы. Ее пируэты, которые зрители награждали аплодисментами. И больше всех — я, ее младший брат. Но это ничего не меняло. Ведь мамы с отцом там не было. Они не были свидетелями ее побед. Они оставались дома и кричали друг на друга. Никто не знал этого лучше, чем мы. Когда мы с ней возвращались домой, и там царила тишина, мы слышали эхо их криков между всхлипами, доносившимися из спальни, где безутешно рыдала мама.
