создавший новую лабораторию в Московском физико-техническом институте, считает себя в первую очередь участником эксперимента.
— Константин Игоревич, ваша специализация называется «биофизика возбудимых сред». Если честно, не очень понятно, что это такое.
— Многие ученые на Западе, услышав, чем я занимаюсь, тоже начинают расспрашивать. Почему-то считается, что биофизики должны изучать что-то на стыке биологии и молекулярной физики-химии. Мой предмет другой: исследования на системном уровне. Я начал заниматься этим еще в начале 80-х, когда на шестом курсе физтеха попал в институт биофизики в Пущине. Кстати, ставок в лаборатории, в которую я хотел попасть, не было, поэтому два года проработал в соседней, помогая разрабатывать «лучи смерти».
— Что-что, простите?
— В те годы пытались научиться убивать микроволновым излучением. Но потом я все же перешел к мирным задачам и начал изучать спиральные волны в сердце, являющиеся причиной фибрилляции — самой опасной из всех аритмий, при которой происходит несинхронное сокращение клеток миокарда. Кровь циркулирует внутри желудочков и практически не попадает в аорту. Человек может быстро погибнуть. Чтобы понять, как бороться со спиральными волнами, нужно было смоделировать этот процесс. Но компьютерное моделирование находилось тогда в зачаточном состоянии. И я стал работать с модельными системами — автоволновыми химическими реакциями. Еще до отъезда за границу я сделал несколько работ на эту тему, в том числе опубликованных в Nature и Science. Однако к тому, чтобы раскрыть секрет фибрилляции, мы приблизились нескоро. Однажды мне поступило предложение из Университета Джорджа Вашингтона заняться волнами на культуре ткани. Технологии достигли такого совершенства, что мы смогли наблюдать волны возбуждения в клетках. Ставить им флуоресцентные метки и с помощью высокочувствительных камер видеть волну.
— Каким образом?
— Флуоресцентная метка находится в клеточной мембране. Волна вызывает изменение мембранного потенциала. Меняется потенциал — возникает флуоресценция. Надо сказать, что первым показал вращающиеся волны на препарате сердца овцы еще мой старший товарищ по пущинской лаборатории Аркадий Перцов. Однако тут была проблема. Ведь сердце трехмерное, сложное по форме, с разными типами и направлениями волокон. В свое время Аркадий сделал научный трюк. Взяв живое сердце овцы, которое еще работало, он поместил в него баллончик с жидким азотом и выморозил ткани изнутри, оставив только наружный слой клеток. Так он упростил систему, сделав ее двухмерной. Однако для дальнейших экспериментов такой подход не годился. И только в начале 2000-х мы смогли сделать это по-другому: вынимали сердце у новорожденного крысенка и с помощью различных ферментов разделяли ткань миокарда на отдельные клетки. Вплоть до 3—4 дня после рождения, когда происходит окончательная дифференцировка, эти клетки сохраняют способность снова образовывать связи между собой. Нам требовалось «разобрать» сердце на клетки, чтобы затем получить его в плоском виде — распластать культуру клеток на твердой подложке. Эту систему можно было досконально изучать. Только тогда мне до конца стало ясно, что закономерности, найденные для химических сред, работают и в сердечных тканях. И мы впервые показали, что спиральную волну, которая вызывает фибрилляцию в сердце, можно «согнать» высокочастотными импульсами и потом «убить» ее. Интересно, что для химической системы я показал действие этого механизма еще в 1983 году. Но доказать, что такое же возможно и в сердечной ткани, нам удалось только в 2007-м. Хотя эмпирически врачи стали применять так называемые антитахикардические водители ритма и раньше. На сердце подавали серии импульсов высокой частоты и прекращали фибрилляцию. Однако никто не мог сказать достоверно, что в таком случае происходит. Врачи искали в сердце какие-то точки, чтобы поместить электрод в нужное место... А мы объяснили этот процесс и показали, что импульсы действуют везде.
