— Она прибрана? Могила? — спрашивает мама.
Я удивленно поднимаю на нее глаза. Вопрос выдает ее волнение. До сих пор она не возражала, когда я дерзил.
— Я посадил там лилии.
— Ты упрекаешь меня в том, что я там не бываю?
Профессор, покашливая, начинает перекладывать с места на место овощи в своей тарелке. Я очень умело изображаю непонимание:
— С чего это ты взяла, мама?
Мама ненавидит ходить на кладбище. Мне кажется, что она ни разу не побывала там после смерти отца.
— Прошло двадцать лет, Малыш Бьорн! Двадцать лет!
Ее глаза блестят от волнения. Она чувствует себя оскорбленной. Пальцы крепко сжимают нож и вилку.
— Двадцать лет! — повторяет она. И еще раз: — Двадцать лет, Малыш Бьорн!
Профессор поднимает бокал с красным вином и пьет.
— Это много, — соглашаюсь я.
— Двадцать лет, — твердит она снова и снова.
Мама любит разыгрывать оскорбленное достоинство, для нее это род искусства, в котором она постоянно совершенствуется.
Собака кашляет и отрыгивает, потом с явным удовольствием пожирает все, чем ее стошнило.
— Ты хотя бы иногда думаешь о нем? — спрашиваю я.
Это не вопрос, а злобное обвинение. Мы оба понимаем это.
Профессор откашливается:
— Соус хорош, дорогая! Воистину хорош!
Мать не слышит его. Глядит на меня.
— Да, — с трудом выговаривает она, — я думаю о нем.
Мама кладет на стол нож и вилку. Складывает салфетку.
— Конечно, я знаю, какой сегодня день, — произносит она униженно. В речи появился северонорвежский акцент. — Каждый год! Каждое лето! Не думай, что я забыла, какой сегодня день.
Встает и выходит из столовой.
Профессор растерян. Он не знает, идти за ней или наброситься на меня с упреками. Скорее всего, надо было сделать и то и другое. Но он остается на месте и продолжает жевать. Смотрит на пустой мамин стул. Потом на меня. Потом в свою тарелку. И при этом не перестает жевать.
— Ты должен вернуть его! — заявляет он.
Я поворачиваюсь к псу. Пристальный взгляд заставляет его поднять голову и навострить уши. Он начинает скулить. Из открытой пасти течет слюна, оставляющая омерзительное пятно на светлом ковре. Потом пес поднимается, с громким звуком портит воздух и уходит.
8.
Возле своей многоэтажки я сразу замечаю красный «рейнджровер». В нем никого нет.
Мои знакомые, видимо, решили, что я поглупел. Или ослеп.
Затем я вижу Рогерна. Он сидит, покуривая, на ящике с песком у входа в дом.
Свет из квартиры первого этажа падает на него сбоку и оставляет на лице тени. Если бы я не знал Рогерна, то вряд ли обратил бы на него внимание. В любом спальном районе можно встретить подобных ему мужчин, слоняющихся по улицам и мучающихся от безделья. Длинные волосы и мятая футболка с надписью «Metallica»
