Словно вдохновленные красотой природы и ландшафта, жители Эмметсвилла выращивали в своих садах кустарники, деревья и яркие цветы так, что весной, казалось, город расцветал одним роскошным богатым бутоном. Миллисент не могла выразить словами всей силы, с которой эта красота воздействовала на ее чувства, к тому же ее рационализм и достаточная житейская практичность не позволяли даже пытаться это сделать, но она ощущала, как сжималось сердце при виде роскошной природы городка.
Дойдя наконец до Первой Баптистской Церкви — большого здания с мощным резным забором — она поднялась по ступенькам и направилась прямо к скамье Хэйзов. Вообще-то говоря, скамейка не принадлежала им, но члены клана Хэйзов так долго садились на одно и то же место и в одном и том же порядке, что эта скамейка стала считаться их постоянным местом: это было известно всем — как и то, что Слокумы всегда сидят в первом ряду слева.
Служба закончилась, и Миллисент задержалась поболтать с некоторыми знакомыми. Когда она направилась к тетушке Ораделли, остальные родственники уже скрылись из виду. Миллисент пошла побыстрее. Тетушка Ораделли не одобряла, если кто-нибудь опаздывал к ней на обед. А все знали, что она в семье была главной.
Мать тети Ораделли умерла, оставив совсем маленьких детей, и она, четырнадцатилетняя девочка, стала для своих младших сестер и братьев матерью. Даже после того, как их отец женился во второй раз, она все равно продолжала сама растить и воспитывать детей. Ораделли настолько растворялась в жизни семьи и заботах о ней, что никто даже не думал, что она может когда-то выйти замуж. Однако она вышла, правда, несколько позже, чем это бывает обычно, за Элмера Холлоуэя, вдовца с тремя маленькими детьми. Даже со своими новыми малышками на руках она не бросила сестер и братьев и продолжала по-прежнему оставаться главой семьи Хэйзов. Теперь, будучи маленькой, полной седой шестидесятилетней женщиной, она все еще наблюдала своим зорким оком за жизнью семьи, и ничего не происходило ни у Хэйзов, ни у Холлоуэев, ни в городке Эмметсвилле, чего бы не знала Ораделли Хол-лоуэй.
Миллисент подошла к большому, внушительному кирпичному дому, где жила тетя и ее семья, и постучалась в массивную дубовую дверь. Через минуту дверь открыла Камилла Холлоуэй.
— Кузина Миллисент! — Камилла улыбнулась как-то быстро и нервно, как она обычно делала, и протянула руки, будто собираясь обнять Миллисент, но вместо этого просто пожала ей руку. Жесты и предложения Камиллы часто были какими-то оборванными, незаконченными, будто она на ходу передумывала что-то делать или говорить; и что бы она ни говорила, на последних словах ее голос постепенно таял. Она была одной из дочерей мистера Холлоуэя от первого брака; сейчас ей было около сорока. Камилла давно стала «закоренелой» старой девой, которая до сих пор жила со своим отцом и мачехой. Все говорили, что она была утешением для родителей на старости лет, но Миллисент не была уверена, что она способна служить утешением хоть кому-нибудь. Тетушка Ораделли, скорее, была раздражена ее неустроенностью и нервозностью поведения, нежели утешена присутствием в доме.
